Он окинул меня взглядом с головы до ног, в его синих глазах плясали лукавые искры.
— Вы так резко изменили свой облик, carissima, что я почти не узнаю вас.
— Да ну?
— Пожалуй, если вы будете дарить мне так много новизны… я буду обеспокоен мыслями не о поездке, а кое о чем другом.
— О чем же?
— О том, как изучить вас дальше, cara.
— Знаете, — проговорила я, — вы это очень хорошо придумали — называть меня так. Это восхитительно. Особенно сейчас, когда мы в Италии.
— Да? Ну, примерно так я и думал.
Мы выехали за ворота, и, пока спускались по белой крутой дороге с холма, лошади наши шли шагом. Уже оказавшись на тропинке близ берега, я слегка поторопила своего жеребца, а когда тропинка расширилась, я, все больше давая лошади шпоры, очень скоро пустила ее в полный карьер — настоящий бешеный бег, так чтобы теплый ветер свистел в ушах и можно было наслаждаться весенними ароматами, летящими прямо в лицо.
Александр, тактично не обгоняя меня, ехал рядом, и, ослепительно сверкая, проносилась мимо нас голубая кромка моря. А я была счастлива от того, что видела вокруг, от чистого неба, которое так безмятежно голубело над нами, от быстрой скачки, а главное — от того, что мой муж рядом со мной.
В Италию пришла весна.
Земля покрывалась цветами, благоухала, играла светлой зеленью. Кипарисы, раньше со свистом метавшиеся по ветру, стояли теперь прямые и гладкие, под легким плащом из зеленовато-белых шишечек. Всюду цвели восковые желтые крокусы, кучками выбивались среди корней деревьев, сбегали по откосам речных берегов; даже тысячелетние оливы украсились кистями мелких цветков, скромных и все же нарядных, как и подобает в их почтенном возрасте.
Да, уж это была весна так весна: все, казалось, дрожало и гудело от ее шагов, все живое откликалось на ее приход, — это узнавалось даже по блеску в темных влажных глазах деревенских девушек. В деревенских кофейнях, где мы, бывало, останавливались, даже вино словно бы потемнело и стало как-то хмельней.
Когда мы достигли Террачины, то есть через два дня после нашего отъезда, ночи стали такими теплыми, что мы уже не нуждались в крыше над головой. У нас были кожаные подушки и плащи, и этого было достаточно, чтобы мы превратились в полных отшельников. Случалось, мы целыми днями не видели людей и лишь изредка встречали одиноких рыбаков. Упрямо держась линии берега, мы наслаждались верховой ездой, весной, солнцем и морем.
Никогда раньше мы не проводили вместе столько времени, абсолютно ничем не отвлекаемые друг от друга, никогда раньше наша близость не была столь полной. Просыпаясь на рассвете, мы неизменно наблюдали восход солнца, физически чувствуя утреннее пробуждение земли. Мы то просто ехали, то обгоняли друг друга, то пешком брели по берегу, держа лошадей под уздцы. Иногда приходилось останавливаться, чтобы приготовить еду, и эту роль я с удовольствием брала на себя. Пребывание на свежем воздухе пробуждало необыкновенный аппетит, и продукты, купленные нами у крестьян, исчезали намного раньше, чем мы благоразумно рассчитывали. Я готовила только самые простые блюда — жареную рыбу, омлет, дофинскую закуску, холодный суп по-вишийски. Александра служба в Индии приучила к крайней неприхотливости: хотя, в сущности, он знал толк в еде, но всегда предпочитал что-нибудь попроще, а я была так поглощена этой своей ролью, что мне это тоже очень нравилось. Иногда Александр подстреливал перепела или рябчика, и тогда роль кулинара переходила к нему, и теперь уже он поражал меня: разложив на берегу костер, он жарил дичь на вертеле с какими-то пряными, одному ему известными индийскими травами — получалось неведомое мне индийское блюдо, и он сам кормил меня, превращая в конце концов трапезу в любовную игру… Приятно было наслаждаться этим дикарским существованием, зная, что в любую минуту при желании можно вернуться к цивилизованной жизни.