Внизу проехал мужчина на стареньком велосипеде с грязным садовым инструментом в корзине на руле. Вивьен опустила тюлевую занавеску на окно, заклеенное бумажными полосами крест-накрест, села в кресло и попыталась привести чувства в порядок. Уже несколько дней она мысленно писала письмо Кэти; в ее последний приезд они расстались несколько недовольные друг другом, и Вивьен хотелось поскорее уладить ссору. Не извиниться – она никогда не уступала, если была права, – но еще раз все объяснить.
Очень хотелось втолковать Кэти, что их с Джимми связывает добрая, крепкая, а главное – совершенно целомудренная дружба. Она не собирается уходить от мужа или еще как-то ставить под удар свое здоровье, какие бы жуткие сценарии Кэти ни напридумывала. Хотелось рассказать про старого Меткафа, как радостно его смешить, как ей легко с Джимми, когда они болтают или смотрят его фотографии. Как он всегда видит в людях только хорошее, и рядом с ним кажется, будто мир не бывает жестоким. Она хотела убедить Кэти, что ее привязанность к Джимми – чисто дружеская.
Даже если это неправда.
Вивьен точно знала, когда поняла, что любит Джимми. Они завтракали, и Генри рассказывал что-то про министерство. Она кивала, но думала о другом: как Джимми рассмешил кого-то из новеньких в больнице. По счастью, Генри как раз излагал какой-то эпизод, который считал забавным, потому что он улыбнулся, встал, поцеловал ее и произнес довольно: «Ну вот, я не сомневался, что тебя это тоже повеселит».
Еще Вивьен понимала, что чувство это одностороннее, что Джимми ее не любит, а если бы даже и любил, у них нет будущего. Не может она обречь его на такое. Сама Вивьен давно смирилась со своей участью, она больше не лезла на стену, не горевала и вполне готова была прожить свой малый остаток жизни, как сейчас. И уж совершенно точно она не нуждалась в чужом страстном шепоте и физических проявлениях любви, чтобы вновь почувствовать себя человеком.
Напротив. Еще ребенком на людном вокзале, по пути к пароходу, который должен был отвезти ее в далекую чужую страну, она поняла: управлять можно лишь той частью жизни, которая у тебя в голове. Когда Генри был дома и насвистывал в ванной, поправляя перед зеркалом усы и любуясь своим профилем, Вивьен довольно было сознавать: то, что у нее внутри, принадлежит ей одной.
И все равно приход Долли в больницу был для нее как ведро холодной воды на голову. Раз или два она заговаривала с Джимми о его невесте, но тот сразу замыкался, и Вивьен перестала задавать вопросы. Она привыкла думать о нем так, будто у него нет жизни за пределами больницы и нет близких, кроме отца. Видеть их с Долли – как нежно Джимми держит ее за руку, как постоянно следит за ней взглядом, значило окончательно и бесповоротно признать горькую истину: пусть Вивьен любит Джимми, сам Джимми любит Долли. Более того, Вивьен понимала теперь, за что он ее любит. Долли хорошенькая и веселая, в ней есть тот огонек, который так нравится людям. Джимми как-то назвал ее искрометной; да, такая она и есть. Немудрено, что он в нее влюбился. Долли – словно наполненный ветром парус, для которого Джимми может стать надежной и прочной мачтой. Именно такая девушка и должна была его привлечь.