В конце концов (и размышления об этом заняли не более десяти минут, во время которых Томпсон ей не мешал, сидел молча и смотрел в окно) Джилл приняла решение сотрудничать с американским журналистом. Если Шварц ничего дурного не замышляет, они с Томпсоном лишь первыми обнародуют сенсацию, а это хорошо и для нее, и для дядиной газеты. А если ученый скрывает нечто ужасное… что же, она поспособствует развалу его Проекта и, самое главное, освобождению Адама.
Ну и конечно, Джилл была честна с собой – в ней действительно задрожала та самая журналистская жилка. Любопытство, желание вытащить секреты на белый свет.
– Хорошо, мистер Томпсон, я согласна. – Сказала Джилл.
Журналист улыбнулся, ощерив ослепительно белые зубы.
– Зовите меня Гарольд.
На следующий день после памятного разговора Клюев, выйдя из дому пораньше, отправился первым делом к Певцову на квартиру, которую тот снимал неподалеку от фабрики. Дом был старый, скособоченный, переделанный под квартиры из чьего-то особняка; жильцы о нем заботились – перед подъездом разбили палисад, парадное было чисто выметено. Карл Поликарпович сверился с бронзовой табличкой у входа: «Певцов П. И. кв.8» и, кряхтя, поднялся по широкой мраморной лестнице на самый верх, почти под крышу. Помощник его снимал, как оказалось, чердак. Его утеплили, что в сочетании с слишком маленькими оконцами не позволяло воздуху циркулировать, и внутри было довольно душно; и потолок настелили, причем довольно низко, от чего Клюев, зайдя, тут же снял шляпу и все время ощущал, будто чуть ли не царапает его макушкой.
Певцов только встал, судя по наспех накинутому домашнему халату. Он робко улыбнулся начальству и сразу поставил чайник на плиту.
Карл Поликарпович огляделся. Петруша жил скромно, если не сказать, бедно. Фабрикант знал, что львиную долю своей зарплаты, между прочим, немаленькой, Певцов отсылал родне в Москву. Из мебели в «квартире» стоял шкаф, у окна, за занавеской, располагалась кровать. Множество книг лежало в коробках, подписанных аккуратным Петрушиным почерком: «Философия», «История», «Счетоводство». Присутствовал также стол, за который и уселся Клюев, поморщившись, когда стул под ним заскрипел. Дождался, когда Певцов, явно обрадованный его визитом, выставил тарелку с печеньем и разлил чай, и после этого заговорил.
– Ну как ты, Петруша, дорогой мой? – Спросил Клюев заботливо.
– Вы с такой опаской смотрите на меня, Карл Поликарпович, будто я часовая бомба, – горько усмехнулся Петруша, и эта его кривая полуулыбка резанула по сердцу Клюева. – Что, не поверили? Думаете, умом двинулся?