– Но… почему не остановил тогда? – С искренним непониманием в голосе спросил Жак и вернулся в кресло.
– Если бы она забралась туда вчера… ты бы угостил ее своим коньяком, Жак, без сомнений. Но сегодня уже поздно. Девять дней до Проекта. Все, что можно было сделать, уже должно быть сделано, сейчас я могу только смотреть, но не вмешиваться. Любые попытки что-то изменить в лучшем случае никак не повлияют на ход событий, а то и сделают хуже. Тетива уже спущена, Жак, стрела в полете. Мы можем только наблюдать, надеясь, что она попадет в цель. Так что сиди, не рыпайся, и позволь леди спокойно покинуть наш дом.
– Но если она расскажет…
– Не расскажет. Адам попросил ее молчать.
Жак хмыкнул с сомнением, но смолчал.
– Giuseppe, – обратился к нему по настоящему имени Яков, – чем бы это не кончилось, я рад и горд, что ты был со мной. Прими неизбежность, и только тогда у тебя появится возможность что-то изменить.
– Ты противоречишь сам себе, – буркнул Жак, и по лицу его было видно, что он растроган и польщен.
– Нет. Моя жизнь, моя судьба – неизбежность… я знаю о ней все. И именно это знание дает мне в руки оружие, чтобы… если не победить, то хотя бы побороться. Скажи… я никогда прежде не спрашивал тебя, хоть и должен был – ты не боишься?
– Чего? Чем это может закончиться?
– Да.
– Так или иначе, это бы произошло, патрон. Я… ты знаешь, я человек рисковый. По мне, пан или пропал. Все или ничего. Ты ведь поэтому меня заметил: услышал родственную душу. Я, конечно, нас не равняю… Да что об этом говорить…
– Нет, поговорить стоит, раз уж зашла речь. Ты прав насчет души, Жак. Сначала я думал, что мне стоит поставить на Матича, ведь он был гением, близким по разумению и степени прозрения, если можно так выразиться. Он называл это, помнится, «голоса из ниоткуда». Рассказал мне, своему «секретарю», под большим секретом, боясь, что я сочту его сумасшедшим. «Мои идеи, – сказал он, – иногда просто возникают передо мной целиком, будто кто-то подсказывает, а то и диктует мне». Я бы сказал ему, что так и бывает с теми, кто соединяется со Вселенной, черпая вдохновение и идеи из Хаоса, потому что в Порядке есть лишь старые, привычные схемы: Рациональность слепа, Логика бесплодна. Я сказал бы ему, что прекрасно его понимаю, но я смолчал. Он ведь сломался под конец, Жак. Именно потому, что в нем не было легкости, что присуща тебе. Он принадлежал, при всей своей гениальности, к старому типу ученых – тех, кто верил, что есть некая Тайна Вселенной, некий общий Механизм, и достаточно его постичь, разобраться в деталях, чтобы стать наравне с Богом – или приблизиться к нему. Уайтхед как-то написал: «Я имею в виду их неколебимую веру в то, что любое подробно изученное явление может быть совершенно определенным образом – путем специализации общих принципов – соотнесено с предшествующими ему явлениями. Без такой веры чудовищные усилия ученых были бы безнадежными». Не существует такой вещи, как Закон природы – китайцы, кстати, это понимали… А европейские ученые ошибались – нет в Порядке ни тайны, ни средоточия истины, лишь устоявшийся ход вещей… И тут мы возвращаемся к неизбежности. Предопределенности. В ней нет Истины, как и в Порядке. Сердцевина Вселенной лежит в Хаосе, мой друг… и его частичку ты несешь в себе. Именно поэтому