.
— Я слушаю, я услышу… А знаешь, Андрей, ты прав был давеча. Хорошие мы люди. Очень!
— Будем хорошие… потом. Ты к чему это?
— На что мы только не пускаемся для них, для деток… для всемирных деток. Сами в гать стелемся, лишь бы они туфелек своих в сукровице не замочили. Веришь, всю дрянь жизни выпил бы одним духом, чтоб уж им ни капельки не осталось. А может, и не поймут?
— И не надо им понимать. У них своё. — Он догадывался, для чего Соболькову нужен был этот разговор; а тот уже и сам сбился — из душевной потребности начал его или из хитрой уловки расшевелить товарища. И хотя слова, вязкие и стылые, застревали во рту, Дыбок по дружбе шёл к нему навстречу. — Что ж, говори, расскажи мне про неё… большая у тебя дочка?
— Восемь, — тихо, как тайну, доверил тот. И с этой минуты точно и не было размолвки между ними. — Знаешь, у ней там беда стряслась, смешная. Пишет, даже к бабе Мане в гости перестала ходить. Понимаешь, котёнок у ней пропал… любимец, только чёрный. Верно, жена закинула… не любит кошек.
— Мачеха? — издалека откликнулся Дыбок.
— Хуже, злодейка жизни моей. Второпях как-то это у меня случилось… а вот, всё тянет к ней, как к вину… как к зелёному вину, Дыбок! Двадцать два годика было, как женился. Злая цифра, двадцать два, перебор жизни моей! Брата поездом в двадцать втором году задавило, война тож под это число началась… Да нет, не так уж и хороша, как приманчива, — ответил он на мысленный вопрос Дыбка. — Дочка пишет, чужой дядька к ней ходит… конфетку каждый раз дарит. Бумажку мне в письме прислала, образец… видно, на подарочек подзадорить меня, отца, хотела. Они ведь хитрые, ребятки-то… Люди!.. Ума не приложу, что за утешитель завёлся… может, эвакуированный, из Прибалтики: по-русски плохо говорит. — Приподнявшись на локте, лейтенант послушал застылый воздух; немцы ещё не шли, точно пронюхали о засаде, — А баба Маня — это не женщина, не думай, это гора… понимаешь? Это мы с дочкой так её прозвали: ягод много. Вроде старушки, вся в зелёных бородавочках. У нас там секретный каменный столик есть, на нём бархатная моховая скатёртка. Дочка сведёт тебя туда… — И лишь теперь получала объяснение его путаная, просительная исповедь. — Слушай, Андрей… Ты не спишь? Не спи! Я всё просить собирался, да совестно было. Ты ведь холостой, тебе всё равно…
— Мне всё равно… — сказал Дыбок еле слышно, одним своим дыханьем.
— …тебе всё равно, говорю, куда ехать потом. Ты же холостой. Если что случится со мной, отвези дочке Кисó… понимаешь? И писем никаких не надо. Ты её враз узнаешь, едва увидишь. Она сама первая к тебе выбежит… как завидит военную одёжу. А больше послать, скажи, нечего… ничего я ей в жизни не накопил. Скажешь, папа шлёт… воевали вместе. Посиди с ней, если понравится, — там хорошо! Словом, тебе видней на месте будет!