— Бог в помощь, девонька! — громко, но спокойно приветствовал ее Горюнец.
Девчонка вздрогнула от неожиданности и обернулась, приглядываясь: где-то она уже видела этого длинного, худого, как весло, человека. Соломенный брыль надвинут низко, трудно разглядеть под широкой тенью его лицо, и все же знакома, очень хорошо знакома ей эта приветливая, ласковая улыбка под темными усами.
И вдруг, узнав, отшвырнула мотыгу и с радостным криком бросилась навстречу:
— Ясю! Ясеньку! Родненький ты мой!
Она все никак не могла успокоиться и долгое еще повторяла:
— Вернулся, голубчик ты мой! Я всегда знала, что ты вернешься, это другие не верили…
В мгновение ока Леська перепрыгнула через низкий перелаз и вытянулась перед ним во всей своей красе: худая, вся из острых углов и ребер. Длинные худые ноги почти до щиколоток припорошены серой огородной землей, чего она отчего-то вдруг застеснялась. Лицо покрыто густым деревенским загаром, носик немного облупился. И — как будто с чужого лица — красивыми тонкими линиями черные брови вразлет, и под ними — редкой красоты глаза: большие, темно-карие, подернутые поволокой, словно у лани.
Где же теперь та, прежняя Лесечка, та крохотная девчушечка на крепких ножках, с тугими щечками, с круглыми, как обливные прянички, глазками — такая, какой она была в те далекие времена, когда он впервые ее увидел? А какие мягонькие, тепленькие, были у нее тогда ручонки, которыми она, бывало, хваталась за его шею! Плохо только, если слишком сильно сжимала, но тогда он лишь коротко предупреждал: «Лесю, больно!» — и маленькие ручки тут же разнимались.
А теперь — вон какая вытянулась! И руки какие стали — худые, темные от загара, с выступающими острыми косточками запястий. И взгляд сделался непривычно глуховатым, замкнутым. У девочки теперь своя жизнь, свои думы. Хотя чего уж тут горевать: ведь она давно уже выросла!
— Лесю, — решился он наконец, — а мамка дома?
Она низко опустила голову, устремив взгляд на свои босые грязные ноги, и глухо проронила:
— Нету мамки.
В воздухе повисла звенящая тишина. Леська не глядела на него, но при этом явственно, почти физически ощущала, что он ждет. Наконец она решилась, подняла на него глаза, однако, не выдержав его взгляда, снова уставилась в землю.
— Не дождалась она тебя, Ясю, — прозвучал ее голос. — Девять дней вчера было.
Она по-прежнему на него не смотрела, но ей вдруг показалось, что он словно бы окаменел. Все в нем стало каким-то неживым, и даже его рука на ее плече вдруг показалась мертвой и неподвижной, как будто на плече у нее лежал булыжник. Потом рука медленно и тяжело соскользнула вниз.