Она никак не реагирует, а просто повторяет как автомат:
— Не знаю.
Я, наконец, оживаю и взмахиваю руками. Я даже улыбаюсь, машинально растягивая губы.
— Мне кажется, вы не понимаете, — произношу я вежливо и терпеливо. Воробьев резко поворачивается ко мне и напружинивается, словно ворона перед прыжком.
— Я все прекрасно понимаю! — кричит он. — Мне совершенно ясно, что тут происходит. Тебе, зазнавшемуся солдату, быдлу, не имеющему даже среднего образования, деревенские девки надоели!
Я изо всех сил стараюсь удержать себя от взрыва, плотно сжимаю губы и говорю, словно в полупоклоне:
— Мне очень грустно, что в Советской Армии есть такие офицеры…
— Выбирай! — бушует Воробьев. — Выбирай же! Он или я!
Ирина стоит, опустив очи, и даже не смотрит на него. Воробьев ищет ее взгляда, а она упорно отводит глаза.
— Выбирай! — повторяет он грубо.
Но она все так же смотрит вниз, и в конце концов вместо Ирины отвечаю я:
— Вы что, не понимаете?! Выбирать нечего!
Взводный сжимает кулаки, но драться бессмысленно, так как все уже решено.
— Почему ты не уберешься отсюда, солдат? Разве ты не видишь, что ты здесь лишний?
Я улыбаюсь:
— Первое, я не в гостях, а в наряде. Второе, я как раз собирался уйти, когда вы пришли.
— Ну и проваливай!
— Можно и так! Ты считаешь, что мне здесь не место? — Я обращаюсь к старшему лейтенанту как бы сверху, и голос мой звучит дерзко: — Думаю, тебе приятно будет узнать, мы с Ириной пришли сами к такому же выводу. Мы прощались, так как поняли: для нас нет будущего. Во всяком случае, пока я в армии.
Я говорю спокойно и отчетливо, и в душе у меня нет ни намека на боль или внутреннюю борьбу. Да их и в самом деле нет! Я говорю Ирине с подчеркнутой вежливостью:
— Прощай!
Она, кажется, хочет тоже что-то сказать, но молчит, и только слезы катятся по ее щекам.
— Мне, правда, очень грустно, — с комедиантской ужимкой склоняю я перед Воробьевым голову в полупоклоне.
А на горизонте появляется узенькая светлая полоска. Светает.
Через тройку недель после юбилея Понько, за обедом я обращаю внимание на Савельева, который что-то горячо доказывает остро и зло глядящему на меня из-под нахмуренных бровей, как из-под забора, Коваленко. Широкоплечий, черноголовый, с крепкими, как металлический трос, мускулами, этот парень впечатляет своим видом.
Поев, я бегу на кухню в поисках Евстратова и нахожу его в посудомойке. С выражением страдания на интеллигентом лице он очищает алюминиевые миски от остатков пшенной каши.
— Земеля! — кричу я от волнения. — Не нравится мне суетливость отдельных личностей!