В свободное время я пропадаю в мастерской художника Виктора Заболоты. Его я знаю с детства. Он жил в нашем доме на четвертом этаже. Учился вначале в детской школе искусств, что на Смоленской, а потом в художественном училище. Высоко Заболота не взлетел. В хорошем зале он не выставил ни единой картины и не сумел организовать ни одной своей выставки. Не умеет он их себе устраивать. И в Союз художников его не приняли. Но Виктор от этого не страдает. Он живет мечтами и не восприимчив к насмешкам века. Заболота мало встречается с другими художниками, мало смотрит их картины и даже не стремится узнать, как там и куда развивается советская и западная живопись.
А куда бы она, живопись, ни развивалась — это никак не может повлиять на работу Заболоты. В магическом пятиугольнике, где все открывается и создается Заболотой, все пять вершин заняты им раз и навсегда: две вершины — рисунок и цвет, две вершины — мировое Добро и мировое Зло, как может видеть и понимать их только Виктор, а пятая — сам он.
Заболота пишет сразу несколько картин, оставляя и возвращаясь к ним вновь. Ни одну из них он не доводит до такой ступени, которая дает мастеру ощущение совершенства. Виктор даже не знает точно, существует ли такая ступень. Он оставляет их тогда, когда уже перестает различать в них что-либо, когда примелькается его глаз. Заболота оставляет их тогда, когда с каждым возвратом все меньше и меньше способен их улучшить, когда замечает, что портит, а не исправляет. Он оставляет их, поворачивая к стене и задергивая полотном. Картины от него отделяются, отдаляются, а когда Заболота снова свежим глазом взглядывает на них, восторг пробивает художника. Тогда он звонит мне. А когда я посмотрю, приглашает заказчика. И его творение навсегда покидает мастерскую.
Сегодня, полный внимания, я рассматриваю последнюю работу Виктора. Река. Стылая вода. Она имеет глубину, свинцово-прозрачная и очень холодная. Небо, не знающее солнца. Над рекой у обрыва изувеченное дерево, а снизу из ствола пробивается зелень.
— Это мы, это Русь, — говорит Заболота.
— Постой, Виктор! — возражаю я. — Кому нужна твоя страсть к крайним выражениям. У тебя, — говорю я, — что-то непомерное. А надо ли это сейчас?
— А Русь и есть непомерная, вечно в борьбе, вечно умирающая и вечно возрождающаяся! — злится Заболота. — А ты поддался Левитану и вслед за ним считаешь нашу природу и нас приятненькими, скромненькими, бедненькими, обиженными. А это далеко не так.
— Эмоции! — отрезаю я.
— Да это слышать невозможно!!! — гневается художник и потрясает руками. — Гена, ты заблудился. Мы — воины, бунтари, борцы. Мы противостоим злу! И за этой картиной у меня очередь. Людям нравится! А это говорит о том, что всем все понятно, кроме тебя.