Он чувствовал, что больше не справляется.
– Участь негров на плантациях Южной Америки лучше! – воскликнул поручик, подавшись вперед и пожирая следователей глазами. – Там невольник работает сытый, а у нас крестьянин голодает!
– Вы бывали в Латинских Америках?! – загремел Чернышев. – Заглядывали неграм в баланду?!
Странным образом этот арестант всегда умел вывести членов Следственного комитета из себя. Левашов, видя состояние товарищей, поспешил закончить допрос, а когда злополучного болтуна увели, продиктовал за всех решение: «Мера, примененная к господину Цебрикову, содержащемуся в ручных кандалах, есть исключительная, поелику сей оказал упорство в признании и употреблял дерзкие слова, забывая уважение к месту и лицам».
* * *
Тульчин.
Дом Киселевых в Тульчине всегда казался Павлу Дмитриевичу невыносимо провинциальным. Претенциозным и жалким, как богатая барышня из медвежьего угла на балу в Благородном собрании. Центральная часть в два этажа с балюстрадой и дорическими колоннами. Два низеньких крыла в три окна. Он не был ни вместительным, ни удобным, но отличался «европейским» обликом.
Софи завела в нем порядки, соединявшие польскую роскошь с молдаванской простотой. Иногда это было утомительно. На крыше красовались гипсовые вазоны в виде античных гидрий. Предполагалось, что из них спустятся плети дикого винограда, увивая крыльцо. Как бы не так! Виноград отказывался прививаться в неглубоких крынках, и Софи приказала высаживать там бешеный огурец. В результате по весне фасад генеральского дома украшался бесстыдными ярко-желтыми цветами, которые ни с чем невозможно было спутать.
Сейчас, слава Богу, агрономические эксперименты госпожи Киселевой еще не вступили в силу. На ветках едва набухали почки, а земля не везде освободилась от снега. Но и при других обстоятельствах Поль вряд ли разглядел бы вьющуюся нелепость. Стемнело. Прямо напротив ступеней красовались два фонаря. Расставляя их по улицам Тульчина, начальник штаба себя не обидел. Один уже потух, в чем генерал мигом усмотрел бесхозяйственность жены. Однако света на улице хватало, поскольку три высоких окна гостиной ярко горели.
Это удивило Павла Дмитриевича. Посетители? В такой час? Он предполагал найти Софи испуганной, забившейся в дальние комнаты. Молящейся или плачущей. Во всяком случае, одинокой. Ему и в голову не могло прийти, что в отсутствие мужа госпожа Киселева продолжит собирать салон. На мгновение генералу показалось, что его опередил фельдъегерь и теперь сидит, ожидая хозяина, чтобы вручить высочайшее повеление. Сердце Павла Дмитриевича захолонуло. Но он взял себя в руки. Чему быть, того не миновать. Вылез из возка и стал подниматься по ступенькам.