А между тем, между тем не самих ли себя мы поздравляем, отправляя открытки по старым адресам? Не самих ли себя будоражим несбыточными мечтами о встречах, пронесшихся мимо удачах, упущенных победах, о друзьях, которых так хочется видеть величественными и непогрешимыми?..
А потом, уже поздним вечером, когда мы с Людой вышли подышать, а заодно и отправить открытки, снег уже не шел, и щербатый ряд фонарей нашей улицы казался как никогда праздничным и затаенно-торжественным, словно бы зажженным накануне невероятно счастливого события. Пока я прочищал занесенную снегом щель почтового ящика, Люда стояла рядом, перебирая открытки.
– А что, этого хмыря старого ты до сих пор поздравляешь? – Она помахала открыткой с позолоченной рыбкой.
– Почему ты так непочтительно?
– Да потому что хмырь – он и есть хмырь. – В ее голосе прозвучало легкое раздражение.
– Ты имеешь в виду…
– Господи! Да что можно иметь в виду, говоря о нем? Тупой, самовлюбленный, хамовитый.
– По-моему, к тебе он всегда относился… как бы это сказать… уважительно.
– И даже более того! – рассмеялась Люда. – В постельку звал.
– Что?!
– Да-да-да. В самом прямом и полном смысле слова. И весьма настойчиво. Чуть не силком тащил.
– Даже так? – проговорил я, растерянно глядя в черную щель железного ящика, куда только что провалился старик со своей рыбой.
– Он полагал, что я должна быть счастлива, услышав столь лестное предложение от столь значительного человека.
– А ты? – мертвым голосом спросил я.
– Я сказала, что значительных личностей мне вполне хватает на экране телевизора. Сказала, что не знаю, как проявляется их значительность в постели. Сказала, что должна вначале посоветоваться с тобой.
– Неплохо сказала… Если сказала. А он?
– Обиделся.
– И отстал?
– Ничуть. Что-то очень он в себе ценил. Не пожалеешь, говорит. Никто, говорит, еще не жалел.
– Ишь ты, – сказал я, но даже это невинное замечание далось мне нелегко. – Когда же он…
– А! – махнула Люда вязаной рукавичкой. – Стоило тебе отлучиться на минуту за бутылкой, за штопором, он успевал промычать, что его предложение остается в силе.
– Почему же не сказала тогда?
– Разрушить святую дружбу?! Ты что!
– Какое дерьмо! – вырвалось у меня. – Павиан облезлый.
– Боже! Что я слышу! Наконец-то ты заговорил нормальными человеческими словами! – рассмеялась Люда.
Оглянувшись на почтовый ящик, я ощутил исходящее от него нечто враждебное, гнетущее и поспешил свернуть за угол. Здесь, правда, не горели фонари, но зато стояли такие сосны, такие сосны… И было светло от снега. И мерцали в окнах разноцветные новогодние лампочки, отражаясь в высоких чистых сугробах.