Тогда, приняв с необходимой осторожностью и оговоркой на веру это свидетельство, мы узнаем имя отца иконописца — Иван. Быть может, когда-нибудь сведения об Иване Рублеве всплывут в древних документах, но надежда на это ничтожна. Возможность такой находки уменьшается, если справедливо предположение о «неродовитом» происхождении художника. Без сомнения, имена родителей Рублева и их предков обязательно были включены им самим в синодик — сборник поминаний усопших, который хранился в Спасо-Андроникове монастыре. Но этот сборник безвозвратно утерян в начале XVII века. Он погиб при разорении монастыря поляками в Смутное время.
Биограф Рублева, говоря о его родителях, находится в том же положении, в каком нередко оказывались древнерусские жизнеописатели замечательных людей своего времени — агиографы. Случалось, что умирал где-нибудь в глухом лесном скиту выдающийся подвижник. От нескольких его учеников оставались устные рассказы или обрывочные записки о жизни учителя. Проходили годы, десятилетия, иногда полтора-два столетия. Имя и дела давно ушедшего из мира человека или предавались забвению, оставив смутную узкоместную память, или привлекали к себе все большее и большее внимание по всей Руси. В последнем случае составлялась его биография, по-древнерусски — житие. Ученики помнили о заветах взрослого, опытного человека, о его учении. Изредка сохранялись его собственноручные писания. Но, зная о делах подвижника, менее всего имели сведений о его детстве. Даже родительские имена не всегда сохраняло предание. Однако в таких житиях при повествовании о детстве святого, праведного человека древнерусские книжники обязательно писали, что родители его были благочестивы и в том же духе воспитали сына. Уже исследователи XIX века считали такую обязательную фразу в начале повествования о святом «житийным шаблоном». Потом то же самое назвали «общим местом», приемом «литературного этикета».
Но что мешало, например, агиографу вообразить, что герой его вышел из семьи людей злых, нечестивых, нехороших? Казалось бы, это обстоятельство только бы оттенило, усилило его заслугу. Ведь он сам победил свою среду, преодолел плохие примеры. Но вместо этого, также не зная ничего определенного, также, в сущности, воображая, древнерусский книжник всегда напишет о добрых и честных родителях. Вряд ли можно объяснить такой «прием» лишь литературной традицией. В значительной мере это было для жизнеописателя способом обобщения действительности, за которым стоял все-таки реальный жизненный опыт. И в этом опыте книжник находил подтверждение слов о том, что «древо доброе дает плод добрый». В древних поговорках едва ли не всего мира выражается мысль, близкая к убеждению русского народа, что «яблоко от яблони недалеко падает».