Горшков поудобнее устроился на сиденье и достал из планшетки карту, вопросительно постучал ногтем по целлулоиду: сколько там осталось до Праги? Много осталось. Они не одолели еще и половины пути, хотя кажется, что идут уже довольно долго. Шофер «виллиса» отчаянно крутил баранку и что-то бубнил себе под нос — то ли ругался, то ли маму поминал всуе и втуне, а может, благодарил ее, — не понять, бормотание его надоело Горшкову, он покосился на погоны водителя и произнес резко:
— Слушай, сержант, а молчать ты умеешь? — приподнял автомат за ствол и грохнул прикладом по рубчатому железу дна. — Умеешь?
Шофер, парень штабной, в боях участвовал мало, в основном возил начальство — а это, как известно, с боевыми действиями никак не сравнить, о разведке он слышал много, и все было плохое, глянул на капитана испуганно и меленько покачал головой:
— Ум-мею.
— Вот и помолчи!
Водитель вновь меленько закивал.
— Молодец! — похвалил его капитан и вновь углубился в карту.
Дорога полого потянулась вверх, на перевал, вскоре сделалось холодно, но холод этот был сухой, до костей не просаживал, как где-нибудь в низине, на влажном озерном берегу, — впрочем, озера бывают разные, бывают озера, где воздух не имеет ни грамма сыринки, сух и свеж, все зависит от береговой почвы и деревьев, которые растут там; Горшков помял плечи руками, оглянулся назад — как там колонна?
Колонна не отставала от головного «виллиса», над машинами висела пыль: хоть камень был кругом, куда ни глянь — всюду старые растрескавшиеся глыбы, мрачные и одновременно задумчивые, из щелей растут деревца, тянутся вверх, но справиться со скалами не могут, не одолевают твердой древней плоти, поэтому деревья изгибаются мучительно, скручиваются в восьмерки, на теле их образуются язвы и ревматические наросты, которые пыль рождать не могут, но пыль все же поднимается высоким густым столбом, окутывает машины.
Горшков мрачно покрутил головой — ни местность эта ему не нравилась, ни то, что колонна идет слишком гладко, без приключений. Когда все гладко — это плохо.
Становилось все холоднее. Моторы машин натуженно выли — чем выше поднималась колонна, тем разреженнее, суше становился воздух, вскоре уже казалось, что он наполнен тонкими острыми льдинками, в моторный шум врезался едва приметный хрустальный звук.
Сосен стало больше, словно бы они специально сбежались сюда, наверх, где и воздух почище, чем внизу, и прохлады, что для сосновых стволов полезно очень, больше, а главное — земля подходящая для них имеется, не камень а настоящая земля, в которой даже морковка может расти, не говоря уже о картофеле с горохом. Чудно было все это, на родную Сибирь смахивало.