Они миновали полутемный коридор и вошли в просторное помещение с каменными стенами и полом. Здесь были кровати без пологов, в которых лежали дети, но, к удивлению Орнеллы, монахиня уверенно двигалась дальше.
Внезапно Женевьева, которая держалась очень настороженно и натянуто, подошла к одной из кроватей и без малейшей опаски, осторожно и умело взяла на руки лежавшего в ней ребенка.
— Смотрите, какая прелестная девочка! Это же девочка, правда?
Орнелла остановилась. Странное внутреннее пламя обожгло ее сердце.
— Ты думаешь… — начала она, не смея приблизиться.
— Простите, мадам, — вмешалась монахиня, — вам не стоит брать эту девочку.
Орнелла обернулась, и ее взгляд похолодел.
— Я вас не понимаю.
— Вам предстоит нелегкое дело — воспитать чужого ребенка, и вы должны знать правду.
— Разве усыновленный ребенок не станет моим?
— Эту девочку, — продолжила монахиня, — родила нищенка, да к тому же цыганка.
Орнелла догадалась: эта женщина не знала, кто она, и ожидала увидеть в ее глазах худшее, что только может быть на свете, — презрение богатых к беднякам.
Женевьева опустила ребенка обратно в кровать и выпрямилась.
— В свое время меня не хотели брать из приюта потому, что я была дочерью аристократов.
Орнелла замерла, и тут на помощь неожиданно пришло то самое безрассудство, которое, еще при жизни на Корсике, делало ее непохожей на остальных: Орнелла порывисто устремилась вперед и выпалила:
— Я хочу взять именно этого ребенка!
И только потом его увидела. Это была девочка, темноволосая, кудрявая и смуглая, должно быть, в самом деле рожденная цыганкой. Ей было полгода, а возможно, и больше, но она выглядела тщедушной и хилой.
Когда Орнелла впервые взяла ребенка на руки, что-то внутри нее словно растаяло или разбилось. Она потеряла опыт, словно утратила все жизненные навыки, и целиком обратилась в чувства. Казалось, судьба открыла перед ней дверь, за которой таилось много нового и сложного, и приглашала войти.
Краем глаза она увидела, как в помещение вошел человек, и вздрогнула, услышав знакомый голос:
— Я опоздал?
Орнелла повернулась и встретила суровый и отчужденный взгляд, который постепенно теплел от понимания и сочувствия.
— Нет, — сказала она, — ты пришел вовремя.
Остров с его вечными ветрами, пряно пахнущими растениями, строениями из темного камня, каждое из которых напоминало жилище отшельника, остров, которому явно недоставало мягкости и благости, вновь принадлежал ей.
Орнелла помнила возвращение на Корсику до малейшей минуты, хотя с тех пор минул год. Помнила, как, растерянная и взволнованная, переступила порог жилья, в котором ютилась семья Джулио, и как у нее на руках надрывалась плачем Джульетта, которая хотела есть. Как Кармина, ничуть не напуганная таким количеством людей, внезапно вторгшимся в пределы ее тесного дома, тут же принялась греть молоко. Как ломался лед между Дино и Джулио, уступая место смущению и зарождавшейся теплоте. Какое лицо было у последнего, когда он узнал Андреа и тот протянул ему дарственную на дом. Помнила, как из угла поднялась Беатрис и смотрела на сына, как на выходца с того света.