— Что же, в этом есть какой-то смысл. Так действительно могло произойти. Но ваши слова меня всё равно не убеждают.
— А когда вы были в Мурманске, кто-нибудь видел, каковы размеры повреждений в корпусе?
— Нет.
— А кто-нибудь пытался это сделать?
— Да. Мистер Кеннет и я.
— Но, как ни странно, вам это не удалось. Не удалось, потому что вам не разрешили это сделать.
— Да, действительно так и было. Откуда вы узнали?
— Повреждённую часть корпуса, которую решили ремонтировать, покрыли просмоленной парусиной, так?
— Да, так.
Маккиннон помрачнел.
— А какие-нибудь объяснения вам дали?
— Избегать ветра и снега.
— А это каким-нибудь образом может повлиять на повреждения?
— Очень незначительно.
— Вы просили разрешения поднять парусину и посмотреть, что за повреждения?
— Да, просили. Нам не дали это сделать. Сказали, что это слишком опасно и только будет мешать работе судоремонтников. Мы не стали спорить, потому что считали, что это не важно. Причин думать иначе у нас не было. Если бы вы имели дело с русскими, то должны были бы знать, как они могут быть упрямы, когда дело касается самых странных вещей. Кроме того, они оказывали нам любезность, а у нас не было оснований для подозрений. Ну ладно, ладно, лейтенант, нечего мне доказывать, что дважды два четыре. Для того чтобы понять, что пробоина в корпусе возникла в результате взрыва изнутри, не надо быть инженером или металлургом.
— А вам не показалось странным, что второе повреждение корпуса произошло точно в том же самом отсеке, в балластном отделении?
— До данного момента не казалось. Наши любезные — наши, а не ваши — любезные союзники почти наверняка оставили там заряд с достаточно длинным бикфордовым шнуром. Вы правы, лейтенант.
— Так что нам остается только одно: выяснить, кто из членов вашей команды разбирается во взрывчатке. Вам известно подобное лицо, мистер Маккиннон?
— Да.
— Что? — Ульбрихт приподнялся на локте. — Кто же это?
Маккиннон посмотрел в сторону палубы.
— Уже какой-то толк. — Ульбрихт опустился вновь на койку. — Большой толк.
Было чуть позднее десяти часов утра, когда снег пошёл вновь.
Маккиннон провёл в капитанской каюте ещё пятнадцать минут и ушёл только тогда, когда заметил, что у лейтенанта слипаются глаза. Затем он переговорил по очереди с Нейсбаем, Паттерсоном и Джемисоном, который опять руководил работами по укреплению надстройки. Все трое согласились, что Ульбрихт почти прав в своих предположениях, только толку от этого никакого. Когда Маккиннон вернулся на мостик, шёл густой снег.
Он осторожно попытался открыть боковую дверь, но сила ветра была такова, что её вырвало у него из рук. Снег шёл под углом, чуть ли не параллельно палубе. Что-то разглядеть сквозь него было невозможно, но, повернувшись к нему спиной, в сторону носа, боцман смог разглядеть, как меняется характер волн. При первых проблесках рассвета уже было видно, что это не ровные ряды, а вспенивающиеся, вздымающиеся вверх стены, которые, достигнув определённой высоты, рушились, превращаясь в бесформенные пузырьки. Палуба под его ногами задрожала. Холод стал невыносимым. Маккиннон с трудом закрыл дверь, возвращаясь на мостик.