Будь я одна, так бы и случилось. Но я совсем забыла, что рядом со мной не адекватный человек, а девица-недоросль в розовых очочках и со стаей боевых тараканов в голове. Пока я считала силы вероятного противника, она вовсю глазела на своего благородного героя, чтоб ему ни дна ни покрышки, и ничего больше замечать не желала. Когда процессия почти поравнялась с кустами, где мы старательно сидели в засаде, слышимый мной гул стал почти физически ощутимым. Даже голова начала побаливать. Тут я сделала большую ошибку: внимательнее присматриваясь к персонажам на дороге, на несколько секунд упустила рыжую из виду. Когда затрещали кусты, дергаться было поздно. Ирина ломанулась к вожделенному принцу с энергией и целеустремленностью танка. А я… Я плотнее вжалась в землю, мысленно молясь, чтобы меня не заметили.
Я даже не особенно прислушивалась к тому, что она там пищала, прижав сумочку к груди и воздев на обрученосца самый восхищенный из своих взглядов. Я и ее-то саму видела краем глаза. Все внимание направила на объект ее восхищения. Поднятая левая рука – знак колонне остановиться. Встали. Только дядька в таратайке приподнялся, разглядывая, что там такое на дорогу выскочило. Потом оба – «принц» и дядька, – не сговариваясь, взялись за короткие фигурные жезлы, заткнутые за пояса. Направили на Ирочку. И оба скорчили недовольные мины: не произошло ровным счетом ничего. Обрученосец бросил короткую фразу на незнакомом языке… Я не поняла ни слова, но сообразила, что зверек, в просторечии именуемый «песец», уже поблизости. Уж больно сальные ухмылочки появились на небритых рожах авангарда после слов начальства. Один из шестерки ловко спешился и неуловимо быстрым движением сграбастал заверещавшую Иру…
На свете есть миллионы людей лучше и чище меня. Миллионы людей умнее, начитаннее, достойнее. Смелее, наконец. Инстинкт самосохранения орал в оба уха: «Лежи тихо, и тебя не заметят! Лежать!» Но ведь человек не тот, кто биологически принадлежит к виду гомо сапиенс, а тот, кто поступает по-человечески. Там, на дороге, пропадает девчонка, годящаяся мне в дочери. И если я человек, то не смогу спокойно на это смотреть. Неспокойно – тоже.
В полурасстегнутой нарамной сумке тускло поблескивало… Перебросив револьверчик в левую руку, правой я ухватилась за подседельный штырь. Плотно сидит в трубе, зараза. А мы вот так, ногой в раму упремся…
Перед глазами замаячила прозрачная красноватая пелена, руки и ноги сделались необычно легкими. Зрение и слух обострились до предела. Туго сидевший в раме подседельный штырь выдернулся на удивление легко. Знакомое и крайне хреновое состояние. Такое со мной случалось всего лишь дважды. Оба раза это спасало мне жизнь, но заканчивалось длительной депрессией. Что ж, сейчас у депрессии нет шансов. Мне конец. Но умру я как человек, защищая того, кто нуждается в защите… Нерастраченный материнский инстинкт, что ли? Вряд ли я когда-нибудь это узнаю. Но умирать сейчас человеком почему-то приятнее, чем сдохнуть лет через тридцать с осознанием собственного ничтожества.