Я пошарил в карманах. Ничего, кроме пачки из-под сигарет и кусочков апельсиновой корки. Я повернулся к Мишелю:
– Зачем ты это сделал? Зачем ты врешь?
– Ничего я не вру.
Я не верил собственным ушам. Термометр лежал там, я был абсолютно уверен, что не ошибся. Обхватив голову руками, я поднял глаза на Мишеля и поспешил сменить тему:
– А ты скоро снова начнешь копать туннель в пещере? Ты уверен, что мы сможем слиться в эту дыру?
Он вошел в палатку и поставил газ в горелке на минимум.
– Как я могу быть уверен? Я разбираю камни в одиночку, и еще не сказано, что у меня вообще что-то получится. Это зависит от количества и размера наваленных камней. И потом, кто сказал, что мы сможем выйти? Нам надо поскорее заняться ледником. Втроем мы с ним справимся.
Он пристально посмотрел на Фарида:
– Я уверен, что темное пятно в толще льда – не просто пятно. Думаю, вместе мы дня за два до него доберемся. Надо попробовать.
– Да на фиг надо скрести этот чертов ледник? – сказал Фарид. – Пустая трата времени и сил. Пещера лучше. И вовсе не потому, что оттуда мы притащили сюда еду и выпивку. Я болею и, честно говоря, мечтаю помыться теплой водой.
– Завтра будет видно. Но сначала надо набраться сил. Поесть, поспать. Я падаю от усталости…
Я подвинулся и, зевая, залез в спальник Фарида. Из головы не выходил эпизод с термометром. Но я же не дебил. Может, они оба мне врут. Сговорились и хотят свести меня с ума. Надо не спать во что бы то ни стало. Мишель взял острый камень и сидел неподвижно, задумавшись.
– Есть еще одно дело, которое я хотел бы перед сном сделать сам… если позволите.
Он начертил на коремате еще одну вертикальную полоску. IIII II.
– Уже семь дней. Мы целую неделю сидим в этой дыре… А для меня это особый момент.
Похоже, он был взволнован. Ничего больше не говоря, он, как обычно, занял свое место слева. Мне стало любопытно:
– Что за особый момент?
– Извини, но это очень личное.
– Значит, не надо было и начинать, – проворчал Фарид. – Говори, раз уже начал.
– Не вижу ничего более личного, чем раздеваться друг перед другом догола, – добавил я.
Мишель протяжно вздохнул и уставился на свои перчатки:
– Полагаю, что со вчерашнего дня я кое-что сделал для Седрика. Я долгие месяцы носил это в сердце. Седрик умер в больничной палате, а я сидел рядом и все гладил его по лицу. В то время ничего нельзя было сделать. Ему было восемь лет. – Мишель взглянул на меня. – Синдром выжившего проявляется только в горах, поверь мне… У тебя на глазах погиб друг, но у меня-то умер сын. С этой драмой смириться невозможно. А как ты думаешь, что хуже? Потерять лучшего друга или сына?