Это случилось неделю назад. Много чего произошло с того дня. Старший инспектор Гамаш арестовал Оливье по обвинению в убийстве. Все знали, что это ошибка. Но по мере предъявления доказательств их сомнения росли. А Клара за это время отвезла свои работы в Музей современного искусства, и они сообщили, что хотят встретиться с ней.
— Они хотят увидеть тебя не для того, чтобы отказать, — сказал Питер, ведя машину. — Я в жизни не слышал, чтобы галерея пригласила художника, чтобы ему отказать. Это хорошая новость, Клара. Прекрасная новость. Гораздо лучше всего, что мог для тебя сделать Фортен.
И Клара позволила себе думать, что так оно и есть.
Питер вел машину и думал о картине на собственном мольберте. О той, которая, как он знал, была теперь закончена. Как и его карьера. На белом полотне Питер изобразил большой черный, почти — но не совсем — замкнутый круг. А там, где он мог замкнуться, Питер поставил точки.
Три точки. Для бесконечности. Для общества.
* * *
Жан Ги Бовуар находился в подвале своего дома, разглядывал клочки бумаги. Он слышал, как Энид наверху готовит ланч.
В последние несколько недель он использовал малейшую возможность, чтобы спуститься в подвал. Он включал трансляцию матча, а потом садился за письменный стол спиной к телевизору. Эти клочки бумаги гипнотизировали его. Он считал, что обезумевшая старая поэтесса написала все стихотворение на одном листе, а потом просто разорвала его на отдельные полосы, чтобы он мог их соединить, как части головоломки. Но нет, бумажные полосы не подходили одна к другой. Ему нужно было отыскать смысл в словах.
Бовуар солгал старшему инспектору. Делал он это редко и понятия не имел, почему солгал на этот раз. Он сказал шефу, что выбросил бумажки — все эти дурацкие слова, которые Рут приклеивала к его двери, засовывала в его карманы, просила третьих лиц передать ему.
Да, он хотел их выбросить. Но еще сильнее было желание понять их смысл. Это было почти безнадежно. Может быть, Гамашу это и по уму, но для Бовуара стихи всегда были тайной за семью печатями. Даже если попадались ему на глаза не фрагментами, а целиком. Нет, собрать стихотворение — это работа не для него.
Но он пытался. Уже несколько недель.
Одну полоску он положил между двумя, потом нижнюю переместил наверх.
Я сижу, где посажена, созданная
из камня и желаемого, выданного за действительное:
будто божество, убивающее ради удовольствия,
может и исцелять,
Бовуар отхлебнул пива.
— Жан Ги, — крикнула ему жена. — Ланч!
— Иду.
будто в разгар твоего кошмара,
твоего последнего, добрая львица