Он понятия не имел, откуда взялась неосвещенная дорога, уводившая в сторону от оживленной трассы. Впрочем, знатоком окрестностей он себя и не считал. Будь его воля, вообще не выезжал бы из города. Игры на природе – это для мужланов с избытком тестостерона и адреналина. А у него, по словам мамочки, больная печень. Однако теперь он не испытывал недостатка в темной энергии. В жилах текло нечто высокооктановое вместо привычной прохладной водички. Если такое возможно, он ощущал одновременно свободу и власть превосходящей силы, которая взяла на себя ответственность за всё, что было, и всё, что будет. Ему стало легко; лишь изредка кто-то, находившийся по ту сторону темноты и смерти, подгонял или предупреждал его голосом мертвой женщины: «Сейчас можешь прибавить, сынок», «Осторожно, крутой поворот, не потеряй голову!». Фары вспарывали брюхо раскаленной ночи, но, подумал Фраерман, с таким навигатором нужду в фарах испытывал бы разве что слепой. В этой мысли была некая логическая неувязочка… он так и не разобрался какая.
Кристи притаилась сзади, словно убаюканная звездами и плавной ездой. А может, завороженная гипнотическим голосом, который она слышала как нечто совершенно иное. Или она просто спала с открытыми глазами. В любом случае ее поведение казалось странным, и Фраерман ощущал эту странность как результат воздействия той же силы, что насквозь пропитала его своим дурманом. Пару раз он порывался разбудить девушку, но голос вкрадчиво пресекал эти попытки: «И что ты будешь делать, когда она выцарапает тебе глаза?» Он и впрямь не знал, что будет делать. А вот голос, похоже, знал это. Как и многое другое. И с ним было гораздо проще.
Проще, например, здесь, в этих местах без единого проблеска света – привычного, наземного, электрического. Луна и звезды были, но какие-то помутневшие, бурые, запачканные, чужие, словно отраженные в старом кривом зеркале. Фраерман не испытывал ни тревоги, ни страха. Только возбуждение, если, возбуждаясь, можно оставаться холодным, как труп с эрекцией.
То и дело во мраке проступали очертания каких-то зданий. Тяжеловесные и огромные, они вполне могли быть жилищами миллионеров, однако процветанием и благополучием тут даже не пахло. К домам вели аллеи черных, оцепеневших, пережидавших мертвый сезон деревьев. Такими же были и парки, словно намалеванные тушью на серой истлевающей ткани. Отсутствовала перспектива, отчего всё выглядело декорацией на сцене заброшенного театра.
С некоторых пор Фраерман не чувствовал жары. Он следовал указаниям голоса, которые неизменно соответствовали изображению на дисплее. Изредка фары выхватывали из темноты дорожные указатели, но он не запомнил ни единого названия. От него ускользали не буквы, хотя они были едва различимы – красное на черном, – от него ускользали значение и смысл слов. Когда он все-таки вспоминал, куда едет и кого везет, он начинал гадать, какому же извращенцу взбрело в голову развлечься стриптизом в таком месте. От кого этот подарок, а главное – кому. Но голос не оставлял сомнений в том, что скоро он всё узнает.