«Ты убьёшь меня?» – спросила Цветанка, хотя, глядя в горящие горькой страстью глаза женщины-оборотня, сама почему-то не верила в это.
Вместо ответа та, сделав неистовый прыжок в сторону, сцапала странного жука с совиной головой – прямо в воздухе, на лету. Только острые зубы клацнули.
«Мне поначалу показалось, что ты – одна из нас, – промолвила она, с хрустом жуя свою добычу. – Не знаю даже, как к тебе относиться. Такое чувство, будто встретились мы с тобой неспроста».
Другой странный жук, трепеща серебристо мерцающими крылышками, сел на колено Цветанки, и она замерла, чтоб его не спугнуть. Есть его она, конечно, не собиралась.
«Значит, Барыка полностью подчинил тебя? – спросила она. – И ты не можешь восстать против него?»
«Я бы и рада, – невесело усмехнулась Невзора, поглаживая себя по пятну на шее, – но вот эта отметина не даёт. Всякий раз, когда я пытаюсь порвать узы, она сражает меня такой болью, от которой душа из тела чуть не вылетает. Не рвётся моя невидимая цепь. Никакими усилиями… Держит старик меня за горло».
«А свою богиню Барыка этим не боится прогневить?» – удивилась Цветанка.
«Он говорит, что силой его питает Маруша, а раз заклятие удалось наложить, то её воле это не противоречит, – ответила женщина-оборотень. – Значит, Маруша якобы сама отдала ему меня. Как-то раз, изрядно хлебнув мухоморовой настойки, Барыка проговорился, что уничтожить колдовство и освободить меня может только искреннее сострадание. Но кто меня пожалеет? Я внушаю всем только страх. Когда-то я была человеком, как и ты… Но даже моя семья меня боялась, после того как хмарь вошла в меня и превратила в Марушиного пса. Как-то раз я подкараулила свою младшую сестрицу Ладу, с которой мы были особенно дружны. Да что там – дружны… Любила я её так, как не полюбила бы и целая сотня мужей, а также все братья и отец с матерью вместе взятые. Я надеялась, что её любовь снимет заклятье: уж кому, как не родной сестре пожалеть меня! Но она, бедняжка, упала замертво – от страха. Остановилось её сердце… Погоревала я над ней, да и отнесла тело домой, чтоб её там хоть по-людски схоронили. Там такой крик поднялся… Они не поверили, что я не убивала Ладушку. Мать упала без чувств, а отец с братьями кинулись на меня с вилами и топорами. Вот так-то… Если уж родная семья меня возненавидела, то чужой человек и вовсе не смягчится сердцем при виде меня и не поймёт, что я чувствую. Так что некому моё заклятье снять, а смерть Ладушки повисла на моей душе грузом: ведь я всё ж виновата в том, что напугала её, хоть и непреднамеренно это вышло. Меня ненавидят, меня боятся… Но всё, что я делаю – это пытаюсь остаться человеком. Я хочу вырваться на свободу, хочу родить дитя – просто так, для себя, чтоб не забыть, как это – любить. Вот за всё это, наверно, Маруша и отдала меня Барыке для его надобностей – за то, что сопротивляюсь её воле, не хочу признать её власть над собой».