Он как раз заканчивал и уже чувствовал себя несколько лучше, когда приехал сержант Фостер. Сержант был доволен собственными успехами в раскрытии кражи, излучал преданность служебному долгу, поскольку явился в Броксфорд, вместо того чтобы вкушать вечернюю трапезу, и явно не одобрял выбранный начальником напиток к ужину. Кирку всегда было трудно с Фостером. Во-первых, эта его манера добродетельного трезвенника: Кирку не нравилось, когда его вечернюю пинту называли “алкоголем”. Потом, Фостер, будучи гораздо младше его по званию, намного правильнее говорил: он окончил плохую среднюю школу вместо хорошей начальной и верно ставил все ударения, хотя серьезную литературу не читал и поэзию не цитировал, да и не рвался особенно. В-третьих, Фостер был вечно недоволен – считал, что его обходят с повышением, которого, как ему казалось, он заслуживает. Он был превосходный полицейский, но чего-то ему не хватало, однако он не понимал, чем уступает другим, и подозревал, что Кирк его недолюбливает. В-четвертых, Фостер все всегда делал строго по правилам. Возможно, это и был его главный недостаток – нехватка воображения, как в работе, так и в общении с подчиненными.
Как ни странно, Кирк чувствовал себя не в своей тарелке, несмотря на свой возраст и звание. Он подождал, пока Фостер закончит рассказ о краже в Снет-тисли, а затем изложил все детали дела в Толбойз.
Общую канву Фостер уже знал, так как Пэгглхэм относился к Пэгфордскому округу. Поэтому первый рапорт Селлона поступил к нему через десять минут после рапорта из Снеттисли. Не умея находиться в двух местах одновременно, он тогда позвонил в Брокс-форд и спросил указаний. Кирк велел ему отправляться в Снеттисли: убийством он (Кирк) займется лично. Вот так Кирк всегда оттирает его от важных дел. Вернувшись в Пэгфорд, он обнаружил крайне неудовлетворительный рапорт Селлона – и ни самого Селлона, ни новостей о нем. Пока Фостер это переваривал, его вызвал Кирк. Вот он прибыл и готов выслушать все, что суперинтендант хочет ему сказать. И действительно, пора бы уже что-нибудь ему сказать. Но то, что сказал Кирк, ему не понравилось. И по мере того, как эта позорная история обрастала новыми подробностями, Фостеру все больше казалось, что его обвиняют – но в чем? Похоже, в том, что он не кормит грудью селлоновского младенца. Какая вопиющая несправедливость! Неужели суперинтендант рассчитывал, что Фостер станет проверять семейный бюджет всех деревенских констеблей в округе Пэгфорда? Надо было раньше заметить, что этот молодой человек “чем-то озабочен”, – гм, вот, значит, как. Констебли всегда чем-то озабочены – как правило, шашнями с молодыми девицами или завистью к коллегам. Ему хватало возни с сотрудниками пэгфордского участка, а женатые полисмены в маленьких деревушках обычно способны сами о себе позаботиться. А если они не в состоянии содержать себя и свои семьи на крайне щедрое жалованье и довольствие, то и семью заводить незачем. Фостер видел миссис Селлон и счел вертихвосткой, до свадьбы была смазливая и вся в побрякушках. Он ясно помнил, как предостерегал Селлона от этого брака. Если бы, попав в финансовые затруднения, Селлон пришел к нему (как ему и следовало, тут Фостер был полностью согласен), он бы напомнил, что ничего иного и не следовало ожидать, если пренебрегать советом вышестоящего офицера. Он бы также подчеркнул, что если отказаться от пива и сигарет, то можно сэкономить немалые деньги, помимо спасения собственной души, – если предполагать, что у Селлона есть какой-то интерес к этой бессмертной субстанции. Когда он (Фостер) служил констеблем, он каждую неделю откладывал значительную сумму. – Добрые сердца дороже венца, – говорил Кирк, – и тот, кто это сказал, сам удостоился венца