– А что рубли уже не в ходу? – спросил я.
– В ходу, – отмахнулась Бонасьева, – у доллара курс постоянный, а курс рубля все время скачет. Так вот, не сбивай меня, пожалуйста. Выборы закончились, а голоса поровну. До человека считали. А потом по документам установили, что не проголосовал один человек – ты. То есть, ты стал вершителем судьбы государства. Как ты решишь, так и будет. Все иностранцы за тобой наблюдают, и нас подселили к тебе в соседи не просто так, а чтобы присматривать за тобой. Есть еще один сосед, который с белыми медведями якшается, а я от бурых медведей.
– Ты сама не отвлекайся, – остановил я ее, – дальше-то что?
– Так вот, выборы перевели в перманентное состояние, – начала сыпать научными терминами Бонасьёва, – два года в таком состоянии висим. Все зависит только от тебя. Закон есть о тебе, что ты являешься главным выборщиком верховной власти. Сначала тебя заманивали пряниками, потом стали бить, потом снова пряники, потом я под тебя стала ложиться, да тебе почему-то не до меня было. Вот, завтра новые выборы. Ты подписал обещания? Подписал. Как только проголосуешь, равновесие нарушится. Кто-то падет, а кто-то вознесется на вершину. А тебя все равно убьют, потому что, голосуя за одного, ты голосуешь против другого.
– И что же мне делать? – спросил я.
– Не знаю, – сказала Ксюша и погладила меня по голове, – пойдем, полежим еще в постельке, горемычный ты мой. Если ты куда-то исчезнешь, то равновесие сохранится еще на шесть лет, пока снова не окажется кто-то, кого поставят балансировать на выборе власти. Не ты, так другой. Незаменимых людей у нас нет, – она зевнула и прикрыла глаза.
Я лежал с ней рядом, обнимал ее, целовал, а в голове роем носились мысли о том, как мне избежать участия в самых демократических в мире выборах.
Мы лежали с тобой в постели
На исходе цветущего мая,
С юга птички в поля прилетели
И кино шло о гибели майя.
– Почему на мне белый свет клином сошелся? – подумал я. – Я же не избранник судьбы, а простой экспериментатор, правда, сунувший нос в ту сферу, в которую простым смертным совать не пристало. То ли я в параллельной реальности, то ли я в действительном будущем, но мне совершенно расхотелось быть в будущем, потому что это будущее безрадостно, особенно в нашей стране, где любой человек, получивший власть, старается эту власть приватизировать на всю оставшуюся жизнь. Чего далеко ходить? Вон, во всю Ивановскую ругаем белорусов, то есть их президента, который уже собирается власть передавать по наследству десятилетнему и внебрачному сыну, а сами недалеко от них ушли. Тандем придумали. Поэтому мы и находимся в постоянном застое. Даже революция – это тот же застой, сопровождающийся поднятием на поверхность дерьма с самого дна.