с КПП звонил в этот самый «Промиль», согласовывал внезапный визит.
Попетляв, как водится, по закоулкам между бывшими цехами, «лексус»
остановился возле чистенького одноэтажного строения. «Ремонт недавно делали,
– наметанным глазом определил Колян. Интересно, что там раньше было, в дни
развитого социализма? Может, сортир? На ВВЦ, к примеру, очень конкретные
сортиры, просто дворцы, а их еще при Сталине строили».
– Ты посиди тут пока, – буркнул Ревякин Мареку и выкарабкался из машины.
Войдя внутрь, он оказался в прямоугольном, но не особо длинном коридоре,
в который выходило несколько дверей. Все двери, кроме одной, были плотно
закрыты, а одна, вторая по счету слева, была, наоборот, открыта настежь. И из
этой самой открытой двери раздался глуховатый баритон Росомахина, который
произнес, повысив голос: «Ну заходи, раз пришел». Колька зашел.
Вообще ничего особенного. И ни одной живописной картины. Один
сплошной серый цвет офисной оргтехники и тошнотворный порядок на всех
горизонтальных поверхностях. Впрочем, на вертикальных тоже порядок. На стене
возле Жоркиного письменного стола бумажки-напоминалки прилеплены
аккуратными рядками. Как был занудой Жорка, так им и остался. Чистюля хренов.
Педант недоделанный.
Педант Росомахин приподнялся из-за стола и протянул Николаю руку. Тот
ответил на рукопожатие и плюхнулся на стул напротив, с ухмылкой глядя на
хозяина. Готовился сказать нечто колкое. Колкое и остроумное. Что бы такое…
– А по городу ты без пажа передвигаешься? – заинтересованно спросил его
Егор.
Ревякин моментально вознегодовал:
– Что я тебе, королевна, что ли, чтобы с пажами передвигаться?
– Извини, извини. Я неправильно выразился. Хотел сказать «с адъютантом».
– С референтом! – рявкнул Колян. – Какая же ты скотина ехидная, Росомаха!
Вот как был скотиной ехидной, так и остался! Ты хоть кого-нибудь уважаешь, так,
для разнообразия? Или как и раньше – только себя?
Егор ответил, виртуозно скопировав Фрунзика Мкртчяна из культового
кинофильма «Мимино»:
– Слюшай, друг, я тэбе сейчас одын вещь скажю, только ты не обьжайся,
да?
А потом продолжил назидательным тоном, хотя все равно было непонятно,
говорит он это серьезно или прикалывается:
– Главное, Коля, себя уважать, точно говорю. А ежели только себя любить,
так этого мало. Потому как ради себя, любимого, пайку хлеба у старика отнимешь,
сожрешь и сделаешься сытый, счастливый и весь в дерьме. А если будешь себя
уважать, то не испачкаешься. Сечешь, Ревяка?
– Словоблуд. Опять за свое принялся. Помню, как ты историка до нервных
припадков доводил своими демагогиями. И трудовика. Особенно трудовика. Я все