Только много позже командир опустил бинокль. Подозвал вахтенного матроса:
— А ну — ка, Петренко, кликни старпома.
Когда коренастый маленький моряк в толстой, шаром сидящей шубе вылез на мостик, Воронов протянул ему цейсс и показал направление:
— Гляньте — ка, Иван Иваныч. По — моему она и есть.
Старпом внимательно поводил биноклем. Оторвался.
Снова уставился. Опустил его:
— Она и есть.
Голицын посмотрел и увидел слабую, темную полоску, волнистой грядкой вырастающую под льдинами.
— Через вахту придется сбавить ходу, — басил командир, — к берегу я не пойду. Как обнаружим место их стоянки, спустим партию на лед. Чорт их знает, промеров тут никаких. Посадим судно, потом не слезть будет… Так Вы распорядитесь, значит. Через вахту. А я теперь пойду, сосну часок.
Вслед спускавшемуся командиру громыхнул по ступенькам трапа Голицын:
— Федор Федрыч, а что за земля?
— Земля — то? Да Земля Недоступности.
— Приехали, значит.
— Притопали.
Голицын помчался вниз. Взлетая в кубрик, весело крикнул:
— А ну, братва, наверх… Земля Недоступности.
Толпясь и крича, люди мчались по трапам наверх.
Сгрудившись теснились по бортам:
— Где, где?.. Врешь, там ничего нет.
— Вона, вона я вижу!
А ледокол не переставая долбил острым носом толстые льдины. Сопели машины. Грохотали по осколкам винты. Острый нос врезался в искрящиеся аквамаринами высокие бока ледяных полей. Льды скрипели, трещали, шуршали по черным бортам. Грохотом наполняли всю стальную коробку. Не выдерживали натиска десяти тысяч лошадиных сил. Расступались, пропуская судно в широкий черный канал.
Ледокол пробивался к достигнутой Земле Недоступности. Впервые в истории полярных путешествий, впервые в исчисляемой миллионами лет жизни девственных льдин они уступали путь кораблю «Большевику».
— «… таковых снять и на своем судне доставить во Владивостокский порт», — закончил басом Воронов. Он крутнул пальцами в воздухе, сделал жест, будто приставлял кулачищем печать к листу, и добавил: — Ну, и там надлежащие подписи.
Немцы не только не сопротивлялись, но даже не возражали. В сопровождении одного матроса весь экипаж «Графа Цеппелина» побрел через лед к чернеющему вдали утюжку «Большевика». Страх перед неожиданным «большевистским пленом» быстро рассеялся. Фамильярная ласковость, составляющая неотъемлемое свойство русского матроса, когда он сталкивается с людьми, попавшими в беду, довольно быстро заставила разойтись мрачно сведенные брови немцев. Особенно молодых.
Иначе обстояло дело с Зарсеном. Он отказался было следовать на корабль. Пришлось даже прибегнуть к угрозе.