— Не слушайте ее, девочки. Вы просто офигенные. Такие красавицы. А хозяйка ваша… Да она вообще со странностями — наша Кира Артуровна. С головой не всегда дружит. И глупости часто говорит. Так что не слушайте ее. Вы очень красивые. Нежные. Сладкие. Самые лучшие.
Кира попробовала рассмеяться, но вышел всхлип. Который перерос в стон.
— Мааакс… — перевела дыхание. — Ты разговариваешь с моей грудью?
— Ну не с тобой же разговаривать? — глухо отозвался он, уткнувшись лицом в ложбинку между своими недавними собеседницами. — Ты вечно какую-то чушь несешь.
— Макс, отпусти меня, тебе же тяжело.
— Нет.
И он принялся за нее всерьез. Влажно и жарко его губы и язык просто сводили ее с ума. Сначала правую. Потом левую. Идеально сладко. Кира начала дрожать, Вцепилась крепче в его плечи, голова бессильно откинулась назад. Если он еще раз сделает вот так языком — то сжатая пружина внизу живота бабахнет. Точно бабахнет.
Дрожащие от возбуждения женские пальцы гладят дрожащие от напряжения мужские плечи.
— Отпусти.
Он помотал головой, не выпуская изо рта ее сосок. Оргазм подкатил совсем близко.
— Максим, пожалуйста… Я так не могу…
— Ладно, на кровати, я понял!
Он опустил ее вниз резко. Ставшие сверхчувствительными после всех его манипуляций соски царапнули о пуговицы рубашки. Кира зашипела. Макс чертыхнулся извинениями, а она зажала ему рот ладонью. И прижалась всем телом — потому что было и больно, и сладко. И потому что сама уже на грани.
— Послушай, — зашептала ему на ухо. Должна сказать. Ему хочется говорить все как есть. И не должно быть между ними ничего, никаких тайн и секретов. А Макс должен знать. Не Бог весть какой секрет, а знать должен. И почему-то сейчас совсем не стыдно говорить о таком откровенном и интимном. Сейчас стыдливость осталась где-то далеко. — Если ты будешь так и дальше делать с моей грудью…
— Тебе не нравится? — выдохнул он.
— … то я кончу. Очень скоро.
Он замер.
— Только… Только от этого?
— Да. У меня… очень чувствительная грудь. И соски. Я и так уже еле держусь, еще чуть-чуть и…
— Офигеть… — выдохнул ей в висок. А потом отстранился. — Живо снимай с себя все! Я хочу это проверить.
Все она не сняла — на Кире остались простые белые шортики. И ему почему-то было дико приятно видеть такое скромное белье на ней. Не хотела радовать Козикова. А самому Максу любые трусы на Кире в кайф. Лишь бы снять их быстрее. Но пока оставил на месте. Как и свои.
А потом они, наконец-то, оказались на кровати — как ее бухарство и требовало. И там, в постели, капризное, ехидное и взбалмошное ханство окончательно превратилось в нежную и страстную деву. Она металась и всхлипывала, вздрагивала и стонала под его прикосновениями и поцелуями. Была офигенно, охренительно искренней и настоящей в своем наслаждении. И слишком поздно Макс вспомнил о предупреждении. Заигрался. Увлекся. Совсем низкий, горловой стон, ее лопатки отрываются от матраса. Он еще успевает скользнуть ладонью вниз по животу и прижать пальцы к влажному хлопку. Прижать раз, другой. А потом Кира резко вздрагивает, заваливается на бок, подтягивая колени к животу и прижимая обеими руками его ладонь под аккомпанемент тихого: «Чееерт…». А там под ладонью бьется — горячо и ритмично. В комнате слышится восхищенное: «Вау…», сказанное мужским голосом. И позже, когдаКира перестает дрожать, Макс прижимает ее к себе — крепко и плотно. И шепчет куда-то во влажный висок.