Лето подходило к концу, в воздухе ясно ощущался запах осени, листья на деревьях стали потихоньку раскрашиваться в причудливые тона. В этом тихом месте, Кира часто занималась медитацией. Слушала звуки природы, тихий плеск воды, шум ветра в листве деревьев. Ей нравилось одиночество, и здесь среди дикой природы этого чужого но такого красивого мира, она могла побыть собой, расслабиться, дать мыслям течь свободно. Она отдыхала тут и душой и телом. Хотелось петь, но она уже хорошо знала, стоит ей запеть, как вновь нахлынет боль воспоминаний. Боль утраты. Ведь ее родные так любили когда она им пела. Когда поешь, душа раскрывается как бутон цветка, что‑то внутри рвется на свободу, музыка захватывает унося мысли и чувства в то место, где самое сокровенное. Самое болезненное, или самое счастливое. А в душе Киры так много боли, что невольно раскрываясь, душа устремляется именно туда. И воспоминания лупят так остро, что хочется выть. Говорят время лечит. Нет, не лечит. Просто человек со временем учится жить с этой болью, вот и все. Она тоже научится. Девушка хорошо понимала что научится жить с этим, потому что у нее нет выбора. Но пока еще не время песен. После того как спела для ребят, она петь больше даже не пыталась. Тогда она еле удержалась от крика, удержалась потому, что рядом были чужие. И больше не соглашалась петь, как бы ее ни просили. Только иногда тихонько мурлыкала какую‑нибудь мелодию почти шепотом, но это больше машинально, по привычке.
Забеспокоился Велир, и Кира резко очнулась и прислушалась. Показалось, или она слышала голоса? Погладила коня, успокаивая и вдруг услышала крик. Далекий но такой отчаянный. Мысленно приказав коню ждать здесь, бесшумно скользнула между деревьев. Такому бесшумному хождению по лесу ее учил еще отец, а в академии благодаря тренировкам, такие скользящие мягкие движения, движения воина, стали привычными. Иногда жизнь может спасти тишина. Неожиданность, внезапность, непредсказуемость, просчет ситуации и собственных действий. Кира неслышно неслась по лесу.
Ее взгляду открылась дивная картина. Осторожно выглянув из‑за дерева, она увидела что‑то вроде капища. Поляна. На ней четыре деревянных идола. Такие старые, что покрылись мхом. Расположены строго по сторонам света. А в самом центре между этими идолами, большой плоский камень. На камне лежит связанная девочка, лет десяти, рот заткнут какой‑то тряпкой. Над девочкой тетка, совершенно голая, обвешанная какими‑то шаманскими атрибутами. Бормочет что‑то на распев, занеся руку с ножом над ребенком. Все, дальше Кира рассматривать не стала. В ее душе начала подниматься такая злость, что ей самой стало не по себе, и она скрипнув зубами, заставила себя успокоиться. Ей нужна сейчас ясная голова и холодный разум, а не безумие. Она мотнула головой, чтобы мозги встали на место, резко успокоилась, отстранилась от злости, точно так, как учил ее Мастер Велир, и уже с холодным расчетом одним прыжком оказалась на поляне. Нож — оружие опасное. Нож в руках истинного воина — оружие смертельно опасное. Конечно если воин собирается убивать. Но убивать Кира не собиралась. Рука женщины уже пошла вниз, а Кира находилась немного на неудобной позиции, чтобы повторить такой же бросок, какой сделала спасая эльфа. Женщина стояла к Кире левым боком, и чуть спиной. Поэтому нож полетел в точку нервного узла под коленом. Но не острием, а рукоятью. Нога женщины подогнулась, и она упала, не успев нанести удара по жертве. Кира мгновенно оказавшись рядом, не особо церемонясь не сильно ударила ее в висок, и та потеряла сознание. Уже спокойно она подошла к ребенку. Из глаз девочки текли крупные слезы, ее била дрожь. Кира вытащила кляп, и одним махом перерезала веревки.