— Вот и хорошо. Спасибо вам!
Аня вскочила, позвала: «Собака! Собака!», побежала искать Шарика. Он лежал под кустом, зыркал на нас слезливыми глазками. Аня склонилась над ним, Шарик перевернулся на спину, прижмурился. Аня отшлепала его, пощекотала, он понял, что вполне прощен, завертелся вокруг ее ног. Через минуту они скрылись в глубине парка.
Когда я вышел на жаркий пятачок с клумбой желтых и красных саранок, обозначавшей центр парка, Аня стояла в очереди за мороженым, а Шарик суетился возле скамеек, веселя печальных старух.
Купили по стаканчику розового, брусничного, покормили Шарика с тополиного листа. Мороженое быстро растаяло, выпили его прямо из стаканчиков. Посмотрели на очередь — слишком длинная, чтобы выстоять еще раз, пошли в город.
У госбанка Аня сказала, что здесь она работает, помахала нам рукой: кончился обеденный перерыв. Ее проглотила старая дубовая дверь. Немножко подождали от нечего делать, глядя на окна всех этажей, но нигде не мелькнуло Анино платье.
Сутки спустя я пришел на свое следующее дежурство. В комнате синоптиков, как только я перешагнул порог, все обернулись в мою сторону. Это смутило меня (неужели кто-то видел нас в парке?) и не сразу догадался, что совсем другое вызвало ко мне интерес: оказывается, входя, я довольно громко напевал послевоенную лирическую песенку «Хороши весной в саду цветочки». Видимо, никто в обсерватории не думал, что я когда-нибудь запою, хотя все здесь обычно мурлычут себе под нос разные мотивчики.
— Собинов… — проворчал, усмехаясь, старый синоптик Макаров.
— Кто, кто? — подняла маленькую голову женщина-техник, готовясь посмеяться (она была женой старшего пехотного офицера и относилась ко мне так, будто я еще носил сержантские погоны).
Другая женщина, метеонаблюдатель, курящая, одинокая, — у нее даже на войне никто не погиб, — с радостью удивилась:
— Не знаете Собинова? Не зна… да?..
Женщина-техник вспыхнула свежими щеками, капризно нахмурилась, выше вскинула маленькую голову, но не успела ответить: начальник смены Макаров хлопнул ладонью по синоптической карте (удар пришелся в центр Сибири) и этим прекратил разговор.
— Был такой, — подтвердил он, ведя красную линию изобара от Байкала на северо-восток, к Камчатке.
Я проскочил в радиорубку, стыдясь за «цветочки» и за то, что тоже не знал Собинова. Сел к приемнику, стиснул ободом наушников голову, почувствовал, что испортилось настроение: до боли сердечной я боялся насмешек. Лишь когда залепетала морзянка, потекли на бумагу бесконечные группы цифр — индексы, давления воздуха, температуры, — мне сделалось легче, почти как всегда.