— Ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что они ненавидят друг друга и всех остальных. Ненависть — это их жизненная сила, это фундамент их моральных ценностей. Они живут, едят, спят и умирают с ненавистью в каждой мысли.
Мысль о доброте и любви для них непостижима, невероятна, страшна и чужда. Они прибыли сюда, не имея ни малейшего представления об абстрактной концепции любви, и ожидали найти здесь ту же ненависть. А обнаружили то, что было для них ненавистным и враждебным — культуру, основанную на любви и мире. Но овупы увидели или каким-то образом почувствовали, что люди при определенных обстоятельствах способны к ненависти, а им только это и требовалось. Этим созданиям нужно было просто малость изменить обстановку, вот и все. Они хотели только одного — чтобы их ненавидели!
— Ну, они добились того, чего хотели! — зарычал Хьюго. — Я ненавижу их, надеюсь, я говорил тебе об этом. Господи! Как я их ненавижу, я так сильно ненавижу их…
— И ты поэтому притягиваешь их к себе, не так ли? Они заполнили весь твой дом — такая сильная от тебя исходит ненависть. Они не хотят иметь ничего общего с мистиками или монахами. Они, рискуя жизнью, мучают кошек и собак, но никогда, повторяю — никогда! — не трогают коров. Они сбегаются к тебе потому, что ты предоставляешь им именно такую, полную ненависти атмосферу, какая им и нужна. Неужели ты не видишь, что отсюда вытекает, старина? Если ты будешь ненавидеть их, они останутся рядом. Множась и процветая!
Он поднял лукавый взгляд на грузного шефа.
— Но если ты полюбишь их!..
Тяжелая челюсть Хьюго Мартина задрожала, а в изумленных глазах появилось что-то похожее на слезы.
— Барни, — слабо выдохнул он. — Минуточку, Барни. Это не может быть правдой.
Он со страхом взглянул на овупа, вперившегося в него взглядом из-за решетки.
— Все что угодно, только не это, Барни… Я… Я… не смогу заставить себя…
— Тебе просто придется возлюбить их, — твердо заявил Барни.
По толстым щекам Мартина скатилась одинокая слеза страдания. Он двинулся к клетке, косолапя, словно обиженный ребенок, а затем остановился.
— Но… но что я могу сделать? — взвыл он. — Это все равно, что возлюбить тысяченожку или что-нибудь в этом роде. Это… это кощунственно.
Он осторожно протянул руку к решетке, а затем отдернул ее, когда овуп оскалился на него.
— Ах, Барни, я не могу!
— Смотри, — усмехнулся Барни. — Я тебе сейчас покажу кое-что.
Он натянул плотные кожаные перчатки, подошел к клетке, откуда на него сердито поглядывал овуп, и протянул ему сквозь прутья кусочек хлеба.
— На, овуп. Хороший овупик, — проговорил он мягко и успокаивающе.