В деревенскую лавку, торопясь и отталкивая друг друга, вломилась кучка жительниц:
– Ринка, ты, поди, спишь что ли? Тама твой мужик девок за груди лапает и не только за них! Смотри, уведут у тебя зазнобу!
Моментально побледневшая бабёнка схватила с колышка висевший там платок и, набросив на плечи, ринулась вон из лавки.
Над деревней стоял гогот и пронзительный девичий визг. Возле Лукерьиной избы стояли три богатыря и, заглядывая в окошки светёлки, бурно обсуждали: «А он её как схватил за левую, а она сразу брык в бесчувствие». Иришка недоумённо посмотрела внутрь: ейный супружник, склонившись над беспамятной девицей, распустил ворот рубахи и, сладостно причмокивая губами, мял пальцами две крепенькие округлости. Рядом с ним стоял обливной глиняный горшок, позаимствованный из ближайшей печки.
Молодая жена шуметь не стала, а позаимствовав у пострадавшей стороны увесистую жердину из изгороди, пошла разбираться с загулявшим мужем. Молодухе пришлось добежать до угла избы и перебраться через перелаз. В светёлку она ворвалась, как внушительный смерч, и с размаху опустила увесистую палку на хребтину потерявшего бдительность мужа.
– Ах ты, боров блудливый! Тебе меня мало?! – и женщина принялась охаживать бока незадачливого царского дояра короткими тычками и рёберным пересчётом.
– Вай мэ! – заверещала иноземная нечисть, поскальзываясь и падая на злосчастный горшок, на дне которого поблёскивали три драгоценные капли.
Естественно, он треснул. Посеревший от ужаса джинн принялся с горестными воплями выдирать из себя клоки волос, оглашая воздух пронзительными воплями.
У тётки Матрёны приготовленная к утреннему торжищу сметана в единый миг свернулась сначала до творога, а вскоре и покрылась медленно мерцающей зелёной слизью. Несчастный Кот-Баюн, увидев, как на его глазах с вожделенным лакомством произошла столь ужасающая метаморфоза, уселся в уголке и, надрав из собственного пуза шерсть, принялся свивать шнурок, горестно приговаривая:
– Лучше удавлюсь, чем буду жить в таком месте, где сметана зелёная!
Впрочем, как шёпотом рассказывали друг другу соседские мышата, довести самоубийство до конца ему не удалось: явившаяся Матрёна, увидев причинённое ей разорение, без всякой жалости вышибла котяру могучим пинком вон, посчитав, что этот охальник из вредности напрудил прямо в горшки.
Бедный Баюн плюхнулся задом прямо в лужу и громко жалостливо завыл, жалуясь на судьбу-злодейку, ведь в этот раз он к бедствию лапу не приложил.
С Лукерьиного двора злокозненного Омара супруга выволокла за шиворот, пригрозив: