Секретарша еще раньше уползла, гюрза на пенсии…
Так что, кроме самой директрисы, в здании наличествовало три воспитателя, медсестра дежурная, кто-то, кажется, на кухне еще остался. Да все как обычно! Никто так и не пришел, никакие спонсоры с адвокатами.
Танзиля Усмановна, правда, прибегала, ключи забыла, пришлось от метро возвращаться.
А что Лидия Петровна домой так и не пошла, так это как раз Петра Михайловича и не удивило. Начальница иногда оставалась переночевать в интернате, у нее и диван в кабинете приспособлен, и плед, и подушка в шкафу. А чего бы ей не переночевать? Дома никто не ждет, не беспокоится, зудеть не будет, что вот, опять на работе оставалась, вот, домой не спешит, или еще какую глупость…
Тут Петр Михайлович сбился с настроения и запутался. Он что хотел — съязвить, что начальница не обременена, так сказать, семьей и заботой, или же позавидовать ей, что никто не мотает нервы и не заставляет оправдываться, отпрашиваться и объясняться?
Сам Петр Михайлович вполне удовлетворился бы одной только своей пенсией плюс кабачки на даче, но. Но у него было домовитая и толстая жена, а взрослый сын, женившийся недавно, уже с ними не жил, а снимал однушку в Бибирево, чтобы спастись от мамашиной всепроникающей заботы и заодно сохранить мир в собственной новенькой семье.
Его трудно было в чем-то упрекнуть, но Таисия — так звали маманьку — всерьез обиделась на сына и, конечно, на невестку, так как вместе с ними из ее жизни ушел большой кусок, вернее, улизнуло большое поле, или даже поприще для воспитания, обучения и подачи всяческих команд.
Отсюда, весь гнет супружниной домовитости и заботы приходилось нести Петру Михайловичу единолично, а это трудно.
И эта отдушина сутки через трое ему была совершенно необходима. Здесь, в интернате, у него авторитет, персонал уважает, воспитанники побаиваются, охламоны-подчиненные в лице трех сотрудников охранного агентства подчиняются, как и полагается подчиненным.
От размышлений его отвлек глухой стук, оказавшийся звуком свалившегося Катиного рюкзака, ранее небрежно брошенного на край скамеечки.
Петр Михайлович Катю знал и относился к ней доброжелательно, с уважением. Конечно, это было не то чистое уважение, как к Танзиле Усмановне, Катя не внушала ему такого подобострастного трепета, но, помимо любви к порядку и дисциплине, он еще ценил в людях самостоятельность, которая зиждется на профессии.
Он так сыну своему всегда и говорил: «Если ты штатский, то должен получить хорошую профессию». Или мог сказать «хорошую специальность».
Всех этих новых, начинающихся словом «менеджер», за профессию не считал, так, пыле-в-глаза-пускание и из-пустого-в-порожнее-переливание, а профессия должна быть настоящая — учитель, врач, токарь…