Из ложи хорошо было видно, как Ободзинский боролся со слезами и как победил в этой борьбе. Зато ее опять проиграла Катя. До конца концерта с небольшим перерывом на антракт, она глотала слезы. Знакомые с детства мелодии и удивительный голос унесли ее в ту далекую пору, когда романтика книжных страниц реальнее действительности, а мудрость зрелости удручает банальностью, когда истинность любви определяется количеством и степенью ожогов, а не постоянством свечения и равномерностью тепла. Только сейчас она поняла, что эти прекрасные, много раз слышанные песни уже давно звучали для них с Георгием. Но они даже не догадывались об этом, слушая их порознь и… не слыша.
В захолустном театре с претенциозными колоннами цвета слоновой кости потрясение испытала не только Катя. Она видела, как тихо заплакала сдержанная Даниловна, а за ней и Тася. Прокурорша незаметно достала из сумочки изящный платочек и уже не отнимала его от лица. Генерал первым прижал к глазам выглаженный четырехугольник, а за ним зашелестел платками весь генеральский корпус. Узловатыми пальцами утирали слезы старушки билетерши. Ревели абсолютно все, на кого падал взгляд. Такого она не слышала и не видела еще никогда – плакал, по-настоящему плакал весь зрительный зал. «В каждой строчке только точки после буквы «Л». Ты поймешь, конечно, все, что я сказать хотел. Сказать хотел, но не сумел…».
Но одна мысль все-таки не оставляла ее это она, а не Ободзинский, виновата в повальной слезной эпидемии, поразившей зал. Это ей выпало на долю пронести сюда эту загадочную инфекцию, этот неизученный вирус – слезы. Тихие, сладкие, безутешные слезы безграничной и вечной любви…