На повороте узкой улочки она нагнала Майсгрейва и, тронув стременем его стремя, спросила:
– Как долго мы пробудем здесь, сэр?
– Не знаю, сколько времени займет у нас отдых и перековка лошадей. Следует также купить провизии в дорогу, ибо мы потеряли сегодня немало времени, поэтому, думаю, завтра будем двигаться без остановок.
Дома наконец расступились, и путники выехали на главную площадь города. Здесь толпились лоточники, громко расхваливавшие свой товар, призывно голосили точильщики, сновали монахи в темных одеяниях, околачивались в поисках заказов писцы с чернильницами за поясом. Напротив городской ратуши собралась довольно большая толпа горожан, глазевших на представление бродячих артистов.
Майсгрейв хотел было уже свернуть в узкий проулок, где заметил вывеску постоялого двора, но что-то привлекло его внимание к бродячим фиглярам. За высокими женскими чепцами и войлочными шляпами зрителей виднелся бок пестро размалеванного фургона. Доносились звуки виолы и бубна, гул и аплодисменты. Раздвигая толпу конем, Филип подъехал к месту, где выступали бродяги. Трое фигляров жонглировали кольцами, на виоле играла прелестная черноволосая девушка, а между ними забавно кувыркался маленький медвежонок.
Гарри Баттс весело воскликнул:
– О сэр! Клянусь брюхом Господним, это те же самые фигляры, за которых вы так великодушно заплатили у переправы через Уз. А девчонка-то, черт побери, настоящая красотка! Взгляните, сэр, эта малютка с вас глаз не сводит!
Действительно, едва заметив рыцаря, девушка что-то сказала своим товарищам, и те заулыбались Майсгрейву, возвышавшемуся над толпой на коне.
Теперь пришла пора выступать девушке. Передав виолу одному из фигляров, она взяла пару кастаньет и стремительно закружилась. Ее цветастое, расшитое мишурой платье вспорхнуло, стали видны изящные, ловкие ножки. К протяжным звукам виолы и звону бубна присоединилось задорное щелканье кастаньет.
Девушка плясала, и ее округлые смуглые руки, как гибкие змеи, взлетали над головой, полная грудь соблазнительно двигалась за вырезом корсажа, бедра маняще покачивались. Зрители взирали с восхищением, в особенности их мужская половина. Ибо было в этой гибкой черноволосой девушке нечто, что горячило кровь и очаровывало. В ней не было и следа той чопорности и важности, которую предписывалось хранить добропорядочным горожанкам. Однако танцевала она явно для одного зрителя – для синеглазого рыцаря, который, облокотясь о луку седла, с улыбкой смотрел на нее.
Анна Невиль, оставаясь в стороне, кусала от досады губы. Она с полувзгляда узнала эту плясунью и теперь хмуро глядела, как Филип Майсгрейв улыбается той.