Филип удивился, почувствовав глухие удары собственного сердца. Он увидел, что щеки Анны потемнели от румянца… Тогда, у костра, он спал, обнимая эту чертовски обворожительную женщину!
Усилием воли он взял себя в руки. Сделав шаг вперед, рыцарь опустился на колено.
– Простите, миледи. Мой грешный язык не в силах передать все то, что пережил я в сей миг. Но знайте: отныне я ваш верный слуга, и я восхищаюсь вами.
Он склонился и поцеловал край ее платья. Анна глядела на его опущенную голову, на эти чудные кудри и вновь, как раньше, испытывала желание коснуться их, запустить в них пальцы. В эту минуту Анна жалела, что она не Алан Деббич, который мог запросто дотрагиваться до своего рыцаря, врачевать его раны, скакать с ним бок о бок… Ее охватила грусть. Глубоко вздохнув, она подняла свой бокал.
– Сейчас, когда опасности позади, я хочу отдать дань памяти тем, кто начинал с нами путь, но кто не дожил до этой минуты. Тем, кто пал in medio vitae56.
Все выпили и молча сели за стол. Маркиз Монтегю с бокалом в руке отошел в сторону и опустился в кресло у камина.
Поначалу за столом царила напряженная атмосфера. Никто не знал, как держать себя со столь знатной леди. Терялась поначалу и сама Анна, пока ей не пришло в голову, что стоит отчасти возродить прежнего Алана. Тогда она принялась вспоминать все, что произошло с ними в пути за эти дни. Слишком многое теперь объяснилось, слишком многое выглядело в ином свете. И вскоре поднялся громкий хохот. Но иногда смех стихал – когда они вспоминали погибших товарищей или когда Анна рассказала, как покойный Бен Симмел единственный разглядел в ней женщину и предложил свою поддержку.
Сидя рядом с Анной, Филип не мог отвести от нее глаз. Анна чувствовала это и боялась повернуться к нему. Она шутила с Гарри и Джеком, собственноручно наливала вино в бокал Фрэнка, ласково улыбалась Оливеру, но к Филипу обращалась лишь изредка. Она ощущала его взгляд, который разительно отличался от того, каким обычно рыцарь глядел на Алана Деббича. Это и пугало, и было необыкновенно приятно. Возможно, именно этого она и добивалась, когда долго и тщательно выбирала платье и драгоценности, нервничала и бранила служанок, требуя, чтобы они убрали под эннен ее рассыпающиеся, коротко обрезанные волосы, подвели брови и наложили на скулы румяна, чтобы придать лицу нежный оттенок утренней зари. Она долго стояла перед большим венецианским зеркалом, придирчиво осматривая себя, прежде чем сойти в зал. Но теперь она была довольна.
А Филип Майсгрейв, глядя на это полное грации, оживленное и приветливое создание, вновь и вновь задавался вопросом: как мог он не распознать под грубой мужской одеждой всей этой очаровательной женственности?