– А тебя-то тогда за што турнули? – посмеиваясь, спросил Стоян. – Место ведь доходное было, почетное, не каждому в жизни такая удача выпадает – обучиться столь знатному ремеслу.
– Было за што, – сухо ответил Носок. Его ответ прозвучал неожиданно грубо, и он, спохватившись, нехотя пояснил: – Да с заказчиком подрался. Совсем, гад, извел мастера придирками. Он из-за него ночами не спал.
– Эка невидаль – подрался!.. – удивился Стоян. – Быват. Ну дык народ наш отходчивый, примирились бы.
– Может, и так. Но дело-то все в том, што я его ножичком… того. Он ведь был оружный, а я – в одном токмо кожаном фартуке. В общем, не убил я ево, но кровушку пустил. А он, вишь, у князя в чести оказался. Короче, не стал я дожидаться княжеского суда.
– А-а… Ну тогда понятно…
Носок повел Стояна в посад, где жил когда-то сам и где работали ремесленники, изготавливавшие луки, стрелы и налучья. Когда они ступили на одну из узких улочек, Носок натянул вдруг шапку чуть ли не до носа и стал отворачиваться от каждого встречного.
– Ты чего? – спросил недоуменно Стоян.
– Надыть… – буркнул в ответ Носок. – Штоб не нарваться на тех, кому я бока мял.
Стоян коротко хохотнул. Он уже знал, что его приятель, несмотря на тщедушный вид, в драке становится чисто диким зверем: острым сухим кулачком способен уложить с одного удара любого верзилу.
Перебравшись через неглубокий ручей по камням, специально для того предназначенным, друзья поднялись на крутой бережок, и Носок молча указал на стоявшую на самой окраине посада, почти возле леса, старую, вернее, совсем дряхлую избу. Когда же друзья к ней приблизились, он, прежде чем постучать в покосившуюся дверь, сначала перекрестился, а затем поцеловал висевший у него на груди рядом с крестом языческий оберег.
– Ты чего? – почему-то шепотом спросил Стоян.
– Узнашь, чего, – ответил Носок, тоже понизив голос. – Ежели подвернешься деду Гудиле под горячую руку, враз поймешь, почем лихо стоит. Он хоть и стар, а бьет, как боевой жеребец посадника[31] копытом…
– Энто кто там за дверью шебаршится? – раздался вдруг из-за двери глуховатый надтреснутый голос.
– Я, деда…
– Штоб тебя!.. Носок! Ишь, какая важная птица к нам пожаловала. А входи, входи… собачий сын. Давно духу твоего смердячего не чуяли в наших краях.
Низкая дверь отворилась, и приятели, согнувшись едва не в поясном поклоне (особенно Стоян), ступили в полумрак сеней. Впереди теплилась свеча, зажатая в руках хозяина избы, сбоку за загородкой копошились овцы (это стало понятно по запаху), а прямо над входной дверью в горницу, на перекладине, сидел здоровенный котище. Он почти растворился в царивших вокруг сумрачных тенях, но его зеленые глаза были пугающе огромными и светились как у домового.