Однако авторитет до конца восстановить не сумел. Продолжал оставаться командиром машины, хотя его товарищи повышались в званиях и должностях, награждались орденами.
За два года Рогожкин «вырос» с младшего лейтенанта до лейтенанта и лишь недавно получил свой первый орден. Когда погиб его командир батареи Лучко, он числился какое-то время неофициальным комбатом, хотя командовал лишь своей машиной.
Теперь у него появился новый командир, бывший взводный из гаубичной батареи, и это в очередной раз болезненно кольнуло парня, хотя последнее время он воевал неплохо. Все же переборол свой проклятый страх.
Он временами то завидовал, то раздражался, глядя на Саню Чистякова, с кем вместе закончил одно училище, но как по-разному складывается служба! Чистяков уже капитан, весь в орденах, известен даже в штабе корпуса, в газетах о нем не раз писали. А Рогожкин два года самоходкой командует, и никаких перспектив. Ему даже собственный экипаж сочувствует — самое дрянное дело для офицера.
На этот товарищеский ужин решили собраться узким кружком, только комбаты, но Чистяков позвал старого товарища Пашу Рогожкина, и он сидел с командирами батарей вроде на равных.
Подняли очередной тост за победу, за вновь испеченного комбата, которому, по слухам, Пантелеев не сегодня завтра собирался присвоить капитанское звание.
Практически все командиры тяжелых самоходно-артиллерийских батарей имели по четыре звездочки на погонах. Исключение составлял Григорий Воронин. Он ненавидел немцев как никто другой. Гибель семьи и детей сделали его не только беспощадным в бою, но и зарядили такой ненавистью к немцам, что за ним поневоле приглядывали товарищи и даже подчиненные.
Осенью сорок четвертого года с ним уже был случай. В бою захватили группу пленных, в том числе несколько эсэсовцев. Живыми они сдавались редко, да и солдаты, зная, что они из себя представляют, в плен их не брали, как и власовцев.
Но тогда захватили сразу не меньше роты, и среди солдат вермахта затесались два эсэсовских офицера. Старший лейтенант Воронин словно искал для себя неприятность. Увидев сидевших на обочине пленных, соскочил с машины и безошибочно разглядел у двоих черные петлицы с «молниями».
— Что, отвоевались? — насмешливо спросил он.
Молодой эсэсовец тоже будто искал себе беду. Не обращая внимания на громоздкого русского самоходчика в замасленном комбинезоне, с демонстративным оживлением переговаривался со своим коллегой, даже чему-то засмеялся.
— Глухой, что ли? — побагровел от злости Воронин. — Я спрашиваю, навоевался или еще хочешь?