Губы Патрика отрываются от ее губ и скользят ниже, рука, лежащая на ее колене, скользит выше. И Грейс капитулирует, сдается.
Патрик любит писать женщин обнаженными либо, если они настаивают, слегка прикрытыми белым полотенцем. Кристи настаивает, и Грейс, поддаваясь настроению, владеющему ею в это утро, выбирает самое малюсенькое полотенчико, какое находит в доме.
Подобным настроениям, по словам Марджори, подвержены женщины, когда они могут открыть шкаф с бельем и найти в нем чистые, теплые полотенца и простыни, сложенные в аккуратные стопки руками других женщин. У таких хватает на это досуга. Совращение — занятие для пустых и праздных; женщинам, которые ходят на работу, растят детей или ведут хозяйство, не до того.
— Это не в счет, — приговаривает Патрик, — правда. Не измена, а так, безобидное развлечение.
И Грейс, входя во вкус, мурлычет, застигнутая врасплох неожиданным поворотом событий. Неожиданным? Для нее — пожалуй. Ну а для Кристи? Ведь не кто иной, как Кристи, образно говоря, за ручку привел ее к Патрику.
Марджори заметила как-то в разговоре с Грейс, что за честолюбивыми мужьями водится склонность толкать своих жен в объятия мужчин, которых они сами особенно чтут и ценят, — как бы в надежде, что преуспеяние передается через поцелуи и в конечном счете дойдет до них.
— Среди эскимосов, вероятно, водится такая склонность, — фыркнула Грейс. — У них действительно есть обычай предлагать жену случайному гостю. Но уж никак не среди мужчин, которых знаем мы. Скажешь тоже!
Может быть, она ошибалась? Может, Кристи — когда-то завиднейший из женихов, а ныне очень подходящий муж — в большей степени эскимос, чем она полагала? Грейс, упоенная безобидным развлечением и собственной бесшабашностью, находит в себе силы взглянуть на некогда завиднейшего жениха и совсем недавно очень подходящего мужа беспристрастными глазами. И поверить тому, о чем неопровержимо свидетельствуют ее чересчур беспристрастные для жены глаза и уши: что ее муж садист, убийца, а в вопросах морали недалеко ушел от эскимоса.
Ибо он бесспорно сам предложил ее Патрику. Это ясно. Кристи, для которого непорочность невесты и верность жены были неотъемлемой частью жизни, таким же непременным условием существования, как голова на плечах, сам, своими руками раздел ее, прикрыл малюсеньким полотенцем и толкнул к Патрику, которого чтит и ценит.
Впрочем, Патрик Бейтс в чести и цене у каждого, кто что-либо значит. Он — художник и зарабатывает деньги своей кистью. Большие деньги. Он пользуется мировым признанием. Его принимают с одинаковым восторгом во дворцах и в лачугах. Он вхож в такие дома, куда Кристи, при всем его богатстве и связях, получить приглашение стоит большого труда. А Патрику там и напиться не в диковинку, и стул сломать, и кокнуть бесценную вазу — ему прощают. (Кристи, выходцу из колониальной глуши, невдомек, что высокопоставленные хозяева таких домов держат Патрика за своего рода придворного шута.) Женщины всевозможных сортов и состояний стелются Патрику под ноги. Удостоиться того, чтобы Патрик Бейтс написал твой портрет, означает, как известно каждому, кто что-либо значит, переспать с Патриком Бейтсом. И примкнуть таким образом — пусть опосредованно — к самому блистательному обществу. Как подобное сопереживание роднит между собою всех, кто что-либо значит!