Хлоя. Извини.
Оливер. Чего уж там. Я тебя люблю.
Он берет ее за руку. Поглаживает ей руку.
Оливер. Мне нестерпимо, когда мы отдаляемся друг от друга.
Хлоя. Тогда зачем ты меня отдаляешь от себя, Оливер?
Оливер отпускает ее руку.
Хлоя. Извини. Сама виновата, знаю. С тех пор как Патрик…
Он снова берет ее за руку.
Оливер. Да, кстати о Патрике. По-моему, тебе пора забыть про Патрика, Хлоя.
Хлоя. Но как? Если ты не забываешь.
Оливер. Хлоя, ангел мой, ты ко мне несправедлива. Смотри на наш брак как на твердыню, смотри на Патрика как на пришельца, который вознамерился протаранить ее стены — он оставил заметную выбоину, все верно. Однако, что касается меня, я больше не замечаю этого повреждения. Он нанес самому себе куда более чувствительный урон. Он заслал к нам в ворота Имоджин, словно татя в ночи, а она осталась с нами как бесценный союзник. Мы с тобой, Хлоя, выиграли несравненно больше, чем потеряли. И уж если быть до конца откровенным, Патрик, по-моему, втайне предпочитает мужчин и, покушаясь на тебя, в действительности расставлял сети мне. По-настоящему привлекал его я, а вовсе не ты.
Хлоя. Очень может быть.
Оливер. Разумеется, поскольку сам акт предательства все-таки совершила ты, тебя оно мучает гораздо сильнее, чем когда-либо мучило меня. Оно на долгие годы наложило отпечаток на твое поведение. Чувствуя, что твое положение уязвимо, ты ощетинилась — с тобой стало неинтересно. Ты унизилась до ревности. Как глупо — ведь физическая близость призвана доставлять радость, зачем же делать из нее источник страданий? Мы с Патриком были друзьями — ты и тут не могла успокоиться, тебе непременно нужно было вклиниться между нами. Я думаю, женщинам просто не дано постигнуть сущность мужской дружбы, оттого-то они ее и не терпят.
Хлоя. У меня самой есть друзья. Подруги.
Оливер. Вот именно. Когда они тебе нужны, ты бежишь к ним, когда нет — забываешь. Мужская дружба — явление иного порядка, в ней не только берут, но и дают… Милая моя Хлоя. Помнишь ли ты, как бывало у нас с тобой?
Хлоя. Да.
Это правда. Тело ее, во всяком случае, помнит — оно приникает к Оливеру тем же естественным, безотчетным движением, каким младенец припадает к материнской груди.
Оливер. Ты прости, что я довел тебя до слез. Обними меня.
Хлоя. А как же Франсуаза?
Оливер. Да фиг с ней, с Франсуазой…
Хлоя. Нельзя же вот так, с места в карьер…
Оливер. Представь себе, можно.
Хлоя. Бедная Франсуаза, опять она за бортом.
Оливер. Твое восхитительное тело. Разве я в силах забыть его.
Где-то Хлоя уже слышала эти слова. Ах да, в том фильме, который так позабавил его сестер. Хлоя была на предварительном просмотре и после твердила всем, и Оливеру в первую очередь, какой это великий шедевр киноискусства. Лишь незыблемо уверовав в это, можно было отрешиться от возмущения, которое вызвала в ней картина.