Анестезиолог сопровождает его во время обхода, заранее примеряясь к пациенткам приблизительно из тех же соображений, что и палач перед казнью — чтобы потом меньше с ними валандаться.
Наличные поставляет Оливер. Грейс ему после их вернет, но сейчас ей трудно собрать сразу нужную сумму. К Патрику обращаться бесполезно: глядя, как он мертвеет и трясется в ответ на просьбу ссудить деньги, чувствуешь, что совершаешь преступление против искусства, не говоря уже о простой человечности. Оливер предпочитает раскошелиться, чем быть свидетелем Патриковых терзаний.
Ранним вечером во вторник Грейс ложится в лечебницу. Наутро ее будут оперировать.
Поздним вечером во вторник Хлоя рыдает и мечется.
— Возьми у нее деньги, — умоляет она Оливера. — Это ты их дал. Езжай и потребуй назад. Это убийство.
Хлоя, бледная и взволнованная, отлеживается после очередного выкидыша. Восьминедельный эмбриончик, большое дело, — рановато для настоящего горя, поздновато для полного безразличия, хоть и вполне достаточно для потери крови и физических страданий, — но из-за этого все силы ее обманутой души сосредоточены сейчас на ребенке Грейс, которого, как объявляет она Оливеру, необходимо, необходимо во что бы то ни стало спасти.
— Езжай и забери ее оттуда, — кричит она, потрясая кулаком, Оливеру, который стоит и хлопает глазами в полнейшей растерянности. — Забери ее! Скажи, если он ей не нужен, пускай отдаст мне. Как она может, гадина! Бессердечная тварь!
И Оливер, беспомощно барахтаясь в штормовом море материнских страстей, едет, хотя внутренний голос твердит ему, что этого делать не следует. На Оливера не действуют доводы, его не пронять истерикой, но когда на Оливера надвигается первобытная стихия материнства — он делает, что ему велят.
— А как же Мидж? — спрашивает он в дверях.
— А как же я, я? — вопит Хлоя. — А как же мой ребенок?
И Оливер закрывает дверь, отгораживаясь от этого вопля, и едет забирать домой Грейс.
Месяцев через пять, в больнице святого Георгия, Грейс производит на свет Стэнопа. В соседней палате покинутая всеми Мидж рожает Кестрел. В детской новорожденных ненароком кладут в кроватки, стоящие рядом, и, когда крошку Кестрел выписывают из больницы с конъюнктивитом — от которого ее не удается вылечить долгие годы, — вину за это справедливо приписывают Стэнопу.
А у подножия больницы, как ни в чем не бывало, деловито снуют по Гайд-Парк-Корнер машины, словно все, что ни делается на этом свете, обыденно, целесообразно и приводится в движение силами, которые вполне нам подвластны.
Попранная Мидж еще два года с похвальным усердием влачит видимость существования жены и матери, а там, оставив Патрика, глазные капли, любовь и долг, отдает душу богу.