Элен больше не выходит замуж. Весь свой душевный капитал — как бывает, когда его кот наплакал, — она вложила в брак с Диком, и прибыль с капитала оказалась в конечном счете столь мизерной, что Элен предпочитает не повторять этот эксперимент. Она, как впоследствии Грейс, никогда не испытывает недостатка в деньгах. Где-то на заднем плане маячат в ее жизни неясные мужские фигуры, устилая ей путь богатыми подношениями, услугами, увеселительными поездками. Взамен им платят — не страстью, нет! — своего рода неблагосклонным снисхождением. Элен так привередлива и строга насчет манер, что, удостоясь хотя бы милости обожать ее, поклонник уже вправе себя поздравить.
Ну а с непритязательной, в духе времени, Марджори — попроще. Пока идут занятия, живет в университетском общежитии, во время каникул работает подавальщицей в пивной, ночует в комнатенке над баром, наблюдая по ночам из окна (так в свое время наблюдала Хлоя), как, едва держась на ногах, блюют и тискают девок мужчины, — дожидаясь, неведомо для себя, того дня, когда на Грейсовой свадьбе встретит свою судьбу.
Ну а Патрик, изгнанный, дабы, как считала и надеялась Элен, прозябать без крова и приюта, попадает вместо этого к Мидж.
Сегодня Мидж, масонова дочка, в могиле.
Кто виноват?
Марджори, Грейс и я! Как мы старимся? Как суждено нам умереть?
У Марджори в активе пенсия, страховка и виды на Фрогнал-хаус, который со временем, вероятно, достанется ей в наследство от матери. Сверх этого она не загадывает, приучив себя держаться в строгих рамках реального. Эпитафией ей послужит любовь друзей, чувство утраты у товарищей по работе да две-три полки видеокассет в фильмотеке Би-би-си — покуда пленки, в целях экономии, не сотрут, чтобы использовать для новых записей. На большее она не надеется.
Грейс надеется умереть внезапно, и, если ей верить, в самом скором времени, пока не сделалась позорной развалиной. Стареть с достоинством — не ее удел. Она сражается со старостью не на жизнь, а на смерть. И уже слишком много пьет. Грейс привыкла, чтобы ею восхищались, а единственное, что в ней достойно восхищения, — это внешность. Уйдет красота, говорит Грейс, уйдет и она сама.
Я, Хлоя, живу с надеждой увековечить себя в детях. Когда умру, они будут хранить память обо мне, как я храню память о своей матери — и об Эстер, которая, подобно мне, спасала чужих детей, невзначай крадя их при этом у других женщин. Из этой-то материнской теплоты, верю я, будь она узаконенной или незаконной, и слагается бессмертие. Она сочится из поколения в поколение, удобряя собою почву, подготавливая ее для новых ростков доброты.