— Я на одну минуту, милые, — говорит Элен, и все обступают ее, теснясь, точно пчелы вокруг банки с медом. — Марджори, собирайся-ка в конце недели обратно в Лондон.
— Что вы, как можно — под бомбежку, — подает голос со стула Эстер Сонгфорд. Элен не удостаивает ее вниманием.
— Но мне сейчас нельзя уезжать, — говорит Марджори. — Как же тогда экзамены на аттестат зрелости? И вступительные, в институт?
Эдвин, насупясь, бросает на нее неодобрительный взгляд.
— Кого ты больше любишь — отца или школу? — говорит Элен. — То-то. Есть основания полагать, что его в скором времени репатриируют, во имя гуманности. После всего, что он перенес, ему захочется, чтобы его окружали близкие. А теперь мне пора мчаться дальше. Джон спешит на очень важное совещание. Я обещала, что подвезу его, это куда уютней, чем на поезде, только нельзя выключать мотор, он потом никак не заводится. Я его уверяю, что не беда, если опоздает, такую важную персону будут с восторгом ждать хоть целый день, но он все-таки страшно волнуется.
И она уносится прочь.
Когда Хлоя рассказывает матери, что Марджори возвращается в Лондон, у Гвинет навертываются слезы.
— Что ты? — в недоумении спрашивает Хлоя. — Ведь она едет домой!
— Ох, эта война, — говорит Гвинет. — Что же она с нами сделала!
Руки у Гвинет покрыты сыпью, на них неприятно смотреть. Врач говорит, это от мытья посуды и недостатка витаминов, но, даже если так, что она может поделать?
— А мы? — спрашивает Хлоя. — Мы после войны вернемся в Лондон?
Но Гвинет уезжать не хочет.
— Тебе нужно быть здесь, пока не кончишь учиться.
Гвинет гордится Хлоей; хорошенькая, ладная, смышленая дочка — ее единственное достижение в жизни. Она расцветает от малейшего успеха Хлои в школе, приходит в смятение от малейшей ее головной боли. Она печется о благе дочери бескорыстно, ни на что не рассчитывая взамен, она успокаивает, поглаживает, поощряет, внушает — наставляет в долготерпении и стойкости.
До тех пор, впрочем, покуда Хлоины интересы не сталкиваются с интересами Ликоков. В этом случае предпочтение отдается Ликокам. Гвинет любит мистера Ликока. Разве допустила бы она иначе, чтобы Хлоя, в ущерб своему здоровью и силам, вставала зимой в шесть утра и чистила ботинки постояльцам, и накрывала столы для завтрака, и подстерегала поутру молочника, чтобы перехватить для «Розы и короны» побольше молока, а со временем, когда подросла и подучилась, допоздна засиживалась над счетами после того, как трактир закроется на ночь? И все — за так, если не считать мистер Ликоковой улыбки.
— Какая честь для нас, — говорит Гвинет. И верит в это, и Хлоя — тоже.