…Фашистские танки и пехота, оглушенные залпом «катюш», приостановили наступление, а потом начали медленно откатываться к Змейской.
Цыбенко собрал взвод в желтых зарослях неубранной кукурузы и сделал перекличку. Из пятидесяти человек нас осталось девятнадцать.
Из семи пулеметов уцелело только четыре.
Я вглядываюсь в пыльные лица ребят, ища своих. Как все стали похожи друг на друга! Низко надвинутые каски, плотно сжатые губы, в глазах мрачный блеск… Разговоры скупые и только о самом необходимом. И у всех один и тот же вопрос:
— Отступаем?
— Не отступаем, а занимаем оборону ближе к станице, щоб не растягивать силы, — объясняет Цыбенко. — До подхода резервов.
— Ларька!
Это Гена Яньковский, Лицо у него серое, измученное, из-под каски торчит окровавленная тряпка.
— Ты ранен?
— Царапина. Ерунда… — морщится он.
— Где остальные?
Он снимает с головы каску, зачем-то вытирает ее о брюки. Слипшиеся волосы лежат на его макушке грязным пластом.
— Витю Денисова и Левку…
— Врешь!..
— Из пулемета. Чуть не в упор. Они рядом со мной были. Обоих сразу… А меня вот осколком от камня…
Все вокруг словно затягивается туманом. Что же теперь?.. Мысли спутываются в тяжелый гудящий ком. Он больно перекатывается в голове. И вдруг из него выпадает одна дикая, совершенно ненужная:
«Витька… А кто же теперь будет играть на рояле на школьных вечерах?»
Я вздрагиваю.
— Метров с пятидесяти… Обоих сразу… — повторяет Гена.
Зачем повторять?.. Не надо… Ни к чему…
К нам подходят еще двое ребят. Словно просыпаясь, я вспоминаю их, Витя Монастырский, Вова Никонов.
— Вася убит, — говорю я и слышу свой голос как бы со стороны. — И еще Юрченко из шестой школы. Они танк подорвали…
Ребята молчат, Зачем я говорю? Они, наверное, и сами видели.
Ждем еще несколько минут. С переднего края больше никто не подходит.
— За мной! — командует Цыбенко.
Поднимаем с земли пулеметы, карабины, цинки с патронами, подсумки и быстрым шагом идем к крайним домам станицы.
Слева, за нашими спинами, снова начинают бешено хлопать ПТО. Кажется, немцы опять идут в атаку…
Впечатление такое, будто во всем Эльхотово нет ни одного целого дома. В черепичных крышах зияют рваные провалы, через которые, как ребра, сереют балки стропил. Белые стены саманных хаток покрыты рыжими воронками выбоин. Палисадники расщеплены, плетни повалены. Некоторые дома еще дымятся после утреннего налета бомбардировщиков. Водоразборная колонка, мимо которой я проходил вчера с пленным, разбита. Огромная лужа растеклась по улице, целое озеро, посредине которого пульсирует мутный водяной бугор.