— А куда вы всех подевали? — наивно спросила я. И тут же спохватилась. — У меня тоже никого нет, я могу перечислять в том же порядке.
— Да долго рассказывать, к делу не относится, — Коровкина небрежно отмахнулась от меня.
Как раз к моему делу все относится, и друзья, и мужья, и дети, и любовники, и, естественно, их отсутствие.
— А ты расскажи, — я лениво покусывала кусочки сыра, — время пока есть.
Если женщина начинает рассказывать о своей нелегкой судьбе, это означает одно — Гюзель Аркадьевна сделала правильный шахматный ход, навестив Коровкину на дому.
— Мы же с Клавой детдомовские, — начала Коровкина свой грустный рассказ. — Когда окончили школу, нас всех направили учиться в ПТУ по целевой программе, помнишь, в семидесятые годы была такая программа?
Я молча кивнула. Да, была такая программа, всех подростков непременно пропустить через мясорубку профтехобразования. Мне тоже пришлось пройти и детдом, и ПТУ…
Кажется, у меня предательски задрожал подбородок. Крепко обхватив предателя кулаком, я приготовилась слушать.
— Нам повезло, два места случайно, как потом выяснилось, спустили из ювелирного ПТУ, и они достались нам с Клавой. Мы с Клавкой обрадовались, что нам повезло. В ювелирном ПТУ учились только дети блатных, в основном дети профессиональных ювелиров. И эти два места случайно кто-то отдал по целевой программе по требованию обкома партии. Девчонки пошли учиться на маляров, штукатуров, пескоструйщиц, бетонщиц и камен-щиц. И только мы с Клавой на ювелиров. Нам все завидовали. А мы, конечно же, сразу задрали носики, мы крутые, мы блатные. Но блатными мы оставались только для своих, детдомовских, а в своем ПТУ мы были чужими, безродными, никому не нужными.
Мой кулак начал дрожать вместе с подбородком, а все из-за коньяка. Пить надо меньше… Я присовокупила второй кулак, изо всех сил сжав подбородок, лишь бы не дрожал.
— Нам пришлось выдирать у этой жизни свое место, ведь мы не жили, мы не учились, мы отвоевывали наше светлое будущее. Воевали за место под солнцем. Учились лучше всех, никогда не опаздывали, учителей слушались, заглядывали им в глаза, постоянно напоминая своим видом, что мы — сироты. А кто сироту обидит, того бог накажет.
Задрожал не только мой подбородок, задрожали кулаки, локти нервно заерзали по столу, подрагивая от волнения.
Я принципиально не хотела вспоминать свою юность — детдом, ПТУ, стройка, университет, голодные дни, недели, обмороки в библиотеке, все это давно осталось за кадром моей жизни. И вот моя юность догнала меня. От прошлого не уйдешь, его не загонишь в подвал тайников души. Все равно оно вырвется наружу когда-нибудь, случайно, за рюмкой коньяка, в чужом незнакомом доме.