Они не могли помочь начальнику экспедиции.
Помочь могла только воздушная разведка.
Пользуясь первым же светлым днем, начальник экспедиции послал радио на Диксон:
«Можете ли вылететь для освещения движения льдов и выяснения возможности прохода проливами?»
Через час пришло ответное радио:
«Вылетаю немедленно».
Вялость Клота как рукой сняло, даже больной Иваныч из-под вороха наваленных на него одеял заметил необычайную нервность пилота. Все делалось быстро и точно. Распоряжения, отданные перед полетом, были ясны и звучали так беспрекословно, что никому не пришло в голову возражать, несмотря на неожиданность. Голос Клота был необычайно резок, когда он сказал, ни на кого не глядя:
— Иваныч болен — с передачей результатов разведки я справлюсь сам. Глюк мне не нужен — мне гораздо нужнее те двести кило бензина, что я могу взять вместо вас обоих. Двести кило — это лишний час полета. Час полета — это сто миль. Сто миль — это судьба всего предприятия… моя судьба.
Клот на мгновение задумался, глядя на Карпа:
— Вы, Карп, пойдете со мной один, если… если не откажетесь… Я оставляю вам право отказаться.
— И отпустить вас одного?.. Хреновато, товарищ начальник.
— Ну, ладно, на то ведь вы и легкая кавалерия: всегда впереди всех. Сейчас же принимайтесь за работу: залейтесь бензином под пробки. Мне нужно столько бензина, сколько мы можем поднять.
— И все запасные баки?
— Да, и все запасные.
— Как хотите, только ни к чему.
— Никаких «только», — в голосе Клота зазвучали непривычные нотки.
Еще сейчас, прислушиваясь к ровному шуму мотора, Карп отчетливо вспоминал этот необычный тон и острый взгляд Клота.
Давно под самолетом прошел остров Белый и суда енисейского каравана, вкрапленные дымящимися точками в сплошные, осыпанные морщинами торосов, ледяные поля.
Моторы размеренно стучали. Ни один из приборов, расположенных на доске перед Карпом и заменяющих механику в полете все органы чувств, не обнаруживал в работе моторов признаков для беспокойства.
Чтобы убить время, Карп надел на голову наушники. В них нельзя было ничего понять. Писк и вой ненастроенного приемника смешивались в какофонию, какую можно слышать только в эфире, загроможденном судорожными эманациями бесчисленных антенн. Эта какофония забавляла Карпа. Даже когда внизу сверкающая скатерть покрылась темными узорами разводий, он, наблюдая за льдом, не сбросил наушников.
Разводья сменились черными озерами. Льды оборвались. Льдинки белыми плотами качались на ленивой волне. Самолет качнуло. Правое крыло уперлось в темную поверхность воды. Крутым виражем Клот переложил машину на северный курс. Через несколько минут в наушниках послышался треск и запели высокие чеканные ноты своей передачи. Не понимая на слух, Карп записал нервный черед точек и тире. Через минуту он по складам составил: «Прошел Вайгач Клот».