“Хорошо уж никогда больше не будет”. Ей мучительно хотелось ответить ему, высказать, как она ненавидит и его самого, и его собратьев и желает всем им смерти, а еще более - себе самой. Она не хочет жить, и пусть он, если так добр, оставит ее в покое или, что было бы куда лучше, добьет ее…
Носилки опять тряхнуло, и она зажмурилась, сдерживая готовый вырваться крик.
- Эй вы там, поосторожнее!
Он что-то еще говорил, но Эмма уже вновь проваливалась в спасительное оцепенение и мрак. Она цеплялась за это забытье, пряталась в нем, как под плащом, стремясь укрыться от боли и страданий в милосердном бархатном мраке обморока…
Когда она снова открыла глаза, ночную тьму озаряло тихое пламя одинокой свечи. Эмма лежала на широком, покрытом шкурами ложе, перед ее глазами был сводчатый потолок с перекрестьем толстых балок. Стены из грубо тесанного камня были округлены, и девушке в первый миг показалось, что она у себя, в башне Девы Марии. Но в скромной обители сестер-бенедиктинок никогда не водилось таких богатых бронзовых треножников. Такой изысканной резной мебели - ларей, скамеек, покрытых овчинами, удивительно изящных точеных табуретов на скрещенных ножках. И хотя стены оставались голыми, со следами копоти, пол устилали мягкие козьи шкуры, а на выступе стены у окна стоял, поблескивая серебряными боками, кувшин, полный голубых колокольчиков и нарциссов. Эмме еще никогда не доводилось видеть столь роскошного покоя. Она слегка изменила положение тела - и под меховым покрывалом зашуршало сено, дохнув ароматом трав. И в тот же миг Эмма увидела тени людей на стене и вся сжалась в комок, однако в следующее мгновение облегченно перевела дух. Воин несомненно был все тот же юноша-норманн, но рядом с ним на скамье у окна сидела Тетсинда. Чуть дальше, на лавке, лежал ее сын Юдик, видимо, спящий, и женщина ласково перебирала его короткие светлые волосы. Она спокойно беседовала с викингом, и слух девушки уловил в ее речи имя “Эмма”. Юноша поднял голову, и их взгляды встретились. Он сейчас же поднялся, сделал к ней несколько шагов и остановился, словно колеблясь. Тетсинда бережно сняла с колен голову сына и приблизилась к ложу.
- Хвала Господу, ты пришла в себя!
Ока коснулась головы девушки и улыбнулась.
- И жар спал. Вот видите, господин Атли, я же говорила, что после снадобий, которыми я ее поила, ей непременно станет лучше.
Эмма судорожно сглотнула. Горло все еще болело, но не так, как прежде.
- Где я?
- Ты в Сомюре, Птичка. Три дня ты провела в беспамятстве, а потом лихорадка сменилась сном. Ты крепко проспала несколько часов и наконец перестала бредить.