Тетсинда, постукивая деревянной ложкой, долго взбивала приготовленную смесь, присев на край ложа.
- Ты только погляди, какое чудо, - сладко приговаривала она. - Какой аромат, и пена будто цветок - розово-желтая…
- Я не буду этого пить, - упорно повторила Эмма. - Я хочу умереть… - Она недоговорила, и горло ее задрожало.
- Это грех, - вновь повторила Тетсинда, в ее голосе теперь слышались нетерпеливые нотки.
- Бог простит, его милосердие беспредельно.
- При чем здесь Бог! - теперь Тетсинда говорила громко и сердито. - Если у тебя достает сил упрямиться, значит, найдутся и для того, чтобы жить. Я, что ли, избежала этого?.. И Сервация, и сына моего убили на моих глазах, а со мной сделали, что хотели. И другие женщины… Уж коли ты до сих пор не умерла, значит, тебе суждено жить. Забудь все, время - лучший враче-ватель.
- Нет, оставь меня.
Тетсинда прищурилась.
- Если не будешь есть, я насильно волью это в тебя! Тебе придется жить, Птичка, иначе этот волчонок Атли убьет моего сына. Так он сказал. А он не лжет.
Эмма покосилась на спящего на лавке мальчугана и вспомнила, как убили его брата-близнеца. Выхода не было, вздохнув, она потянулась к миске.
- Вот и умница, благослови тебя Христос, - сразу оттаяла Тетсинда. - Тебе еще повезло, что ты приглянулась этому Атли. Он даже запретил своим норманнам подниматься сюда. Все, что необходимо, приносит сам - и еду, и свечи. А я сама видела - когда кому-то из этих разбойников приспичит, хватают любую и тут же, как сучку, валят ее при всех… Так что не гневи его, будь послушна. Подружка твоя Сезинанда - умница. Ее один бородатый язычник заприметил, так она, чтоб не достаться сразу десятерым, так и ластится к нему, так и льнет… Что поделаешь, девочка, у каждого свой крест, и как бы ни было тяжко, приходится его нести.
Эмма в изнеможении откинулась на подушки, Тетсинда вытерла ей губы и сама допила остаток смеси. Потом расположилась у ложа на расстеленных шкурах, и вскоре девушка услышала ее негромкий храп. Не мигая, она глядела на одиноко мерцавший огонек свечи. Не было мыслей, не было желаний, в этом мире существовала только боль. Слезы давно иссякли, и горе сухо жгло глаза. Ее заставляли жить, но зачем? Чтобы стать игрушкой в руках жестокого мальчишки-норманна? Эмма в глубине души позавидовала спокойно спящей Тетсинде. Ей сохранили сына, и она готова была выносить и дальше унижения, издевательство, рабство. Эмма же не могла вообразить, за что ей уцепиться, чтобы удержаться на плаву, наполнить свои дни и жить дальше, заново учась радоваться. Она чувствовала, что в горле тяжелым комом стоят непролившиеся слезы. Заплачь она - наверное, стало бы легче, но боль разрасталась в ней, не находя выхода в слезах. Сухими глазами она глядела, как колышется пламя свечи, как оплывает воск. В окно доносилось свежее дыхание майской ночи, в тростниковой кровле шуршали мыши, из темноты долетал крик совы, вылетевшей на охоту. Сено подстилки одурманивающе пахло. Эмма на заметила, как уснула.