. Схватив по куску брезента, мы с головы до туловища укутались в плотную ткань. Но от песчаной бури не так-то легко уберечься. Температура воздуха поднялась до 55 градусов. Дело было не в том, что нас могло засыпать песком, существовала реальная опасность получить тепловой удар. Песок был вездесущ — он хрустел на зубах, лез в глаза, песок был в волосах, в ноздрях, одним словом, везде. Мы едва отваживались дышать — песок висел в воздухе. Казалось, ты вот-вот задохнешься. Минуты тянулись бесконечно. Нам чудилось, что наступил конец света. В конце концов, песчаная буря улеглась. С трудом поднявшись на ноги, мы стали отряхивать песок с обмундирования. После этого предстояло привести в порядок оружие и боеприпасы. Песок засыпал все вокруг. Даже малейшее движение в этом пекле оборачивалось муками, но ничего не поделаешь — боеготовность есть боеготовность.
Температура спадала очень медленно. Закончив работу, мы снова стали ждать. Кофе из полевой фляжки был отвратителен на вкус, его нельзя было пить. Да и есть в эдакую жарищу не хотелось. Мы с нетерпением дожидались вечера.
Все это происходило примерно 5 июня 1942 года, днем позже, днем раньше. Мы в полном одиночестве застряли в этой пустыне, в то время как у нас в тылу кипели ожесточенные бои. Вдруг наблюдатель предупреждающе закричал: на горизонте он разобрал какие-то темные точки. Точки приближались. Мы вскочили, словно от удара током, состояние полудремы и безразличия как не бывало, и мы в считаные минуты привели орудие в боевую готовность.
Мимо проехал разведывательный бронеавтомобиль, направляясь в сторону противника. Среди сидевших в машине мы узнали генерал-полковника Роммеля. Направляясь к нейтральной полосе, он из машины в бинокль наблюдал за британцами. А они тем временем приближались. Уже хорошо были различимы танки, их было около 40 машин. Танки растянутым фронтом надвигались на нас. Боевой порядок возглавляли два командирских танка — их мы определили по вымпелам.
Тут Роммель повернул назад и крикнул нам: «Ребята, не пропустите их!» В 100 метрах позади нашего орудия он выскочил из автомобиля и попытался укрыться, а бронеавтомобиль быстро исчез из поля зрения.
Мы сорвали чехол с пламегасителя, зарядили орудие бронебойным и стали ждать. Я со снарядом наготове стоял по правую сторону от орудия. Наш унтер-офицер скомандовал: «Огонь!» На этот раз орудие устояло — отката почти не было, мы добросовестно укрепили его в песке, хоть это оказалось и нелегко. «Мимо!» — раздался крик лейтенанта Скубовиуса, стоявшего тут же с приставленным к глазам биноклем. Когда мы в третий раз промазали, я не выдержал: «Ганс, дай-ка мне попробовать!» Я быстро уселся на сиденье наводчика к прицелу, уже собрался отрегулировать дистанцию стрельбы — оказалось, она установлена абсолютно неверно, — как унтер-офицер скомандовал: «Огонь!» Герд Прокорны, наш заряжающий, дернул за спусковой шнур. Я не успел прочно усесться, и при выстреле моя нога оказалась зажата между колесом и станиной пушки, отчего я не смог дотянуться до прицела. Разумеется, и на этот раз мы пальнули в воздух. Я, не на шутку разозлившись, рявкнул на унтер-офицера: «Уж лучше я буду давать команды!» Подача команды «огонь!» — святая обязанность наводчика. И это вполне объяснимо — наводчик ловит цель в прицел, и только тогда можно открывать огонь. А так недолго и весь боекомплект сжечь впустую.