Но я боюсь встречи с детьми и по другой причине.
Пока со мной был Валера, я не теряла надежды, что рано или поздно, когда жизнь войдет в нормальную колею, у нас появятся дети. Теперь же, слушая ответы учеников на уроке, глядя, как нетерпеливо они тянут руки, чтобы их вызвали к доске, я каждый раз буду думать о том, что мне никогда не познать этой простой радости — сперва кормить малыша грудью, потом ронять слезы на его сбитые коленки, проверять каждый вечер оценки в дневнике.
Это ужасно! Я же разревусь прямо на уроке. Как на меня дети посмотрят! Что скажет директор!
Позавчера ночью я внезапно проснулась. Странное чувство обуяло меня. Я чего-то ждала, но сама не могла понять — чего. И вдруг меня словно озарило — я повторяю свою маму. Вот так же она вскакивала посреди ночи, когда я, еще маленькая, вдруг принималась плакать. Она целовала меня в щечку, утешала.
Во мне зазвучал голос материнства. Мне почему-то казалось, что ребенок, мой ребенок, вот-вот расплачется в своей кроватке, а я не буду знать, как успокоить его.
У мамы в моем возрасте уже было двое детей. Неужели мне предстоит отмереть высохшей бесплодной веткой на родовом дереве?
— Нет, это неправда! — закричала я.
Упала головой на подушку и простонала, что моя жизнь — всего лишь дурной сон. Но скоро меня разбудят, обязательно разбудят!»
«6 сентября.
Никто меня не собирается будить, кроме будильника. По ночам, когда мое восприятие обостряется до предела, мне кажется, что он тарахтит, как пускач у трактора. А под утро, когда сон особенно сладок, вдруг разразится таким звоном, что невольно затыкаешь уши.
Сегодня — воскресенье. Я нарочно вечером не заводила будильник, чтобы вволю выспаться. А то первую учебную неделю страдала хроническим недосыпанием.
Отчего-то не могу заснуть раньше двух-трех часов ночи. Не хочется ни читать, ни смотреть телевизор. Усталость такая, что лень чай вскипятить на плите. Лежу поперек кровати и все думаю, думаю. И все о нем.
Как я в свое время злилась на Валеру! Сколько сил извела, ругаясь с ним! Сколько яду излила в обидных словах, не щадящих его достоинства!
Почему он не ударил меня, не поставил в свое время на место? Но, с другой стороны, любое насилие над собой я приняла бы в штыки. Просто собралась бы и ушла. Значит, ничего в том, что происходило между нами, нельзя было изменить.
И все же больше помнится хорошего. Ах, как пылко он любил меня вот в такие темные ночи! Потом засыпал, утомленный, и я клала голову ему на грудь и чувствовала себя защищенной рядом с ним, таким сильным и уверенным. И не подозревала, что это и есть счастье, надо только постараться сберечь его. Какой же я была глупой!»