— Ну что же вы?! — с надменной издевкой подуськивал Иван растерявшихся Кашина и Немого. — Язык прикусили? Да вам его вырви — из него все едино будет злоба сочиться! О правости о душевной, о даре духовном пошто же не велеречаете? В глазу моем щепка! — вылупился он. — О том что же не возопите? Иль в присном бревно узрели? А в души, в души свои опустите взор — чащоба там, бурелом! Там черт ногу сломит, а вы бога в свидетели призываете! Да и пуще того — ниспосланным нам от него дарованиям счет наводите, будто они через руки ваши переданы нам. Единое дарование имею я, — изменил голос Иван и медленно, с праведным достоинством поднялся с трона. — Тщуся с усердием людей на истину и на свет наставить! Да познают единого истинного бога, в троице славимого, и от бога — данного им государя, а от междоусобных браней и строптивого жития да престанут, ибо ими царство растлевается. Слышите, вы!? Нащадки >265 прежних чинителей смуты усобной и розней! — метнул он в бояр грозный вонзистый шепот. — Царство растлевается! А ежели царю не повинуются подвластные, то никогда междоусобные брани не прекратятся! И никогда не окрепнет Русь духом и будет сама собой раздираема, как было уже, на радость врагам и себе на беду. Лишь единой, самодержавной властью восставятся в государстве и сила, и порядок, и добро, и свет! — заключил он твердо и сошел с помоста. Черная, грозная фигура его медленно надвинулась на бояр. В черном он казался еще выше, чем был, и мощней, и еще решительней и неукротимей. — И так будет! — подойдя вплотную к боярам, бросил он им в самые лица. — Будет вопреки всему! И кто пойдет со мной, кто отрешится от всего противного, усобного, злого, кто отрешится от присных благ во имя благ Руси-отчизны нашей… Иван вдруг посветлел, и блестки взволнованно-радостных слез наполнили его глаза. — Кто разделит со мной мое иго, тому не я, но Русь в грядущие времена воздаст хвалу!.. И славой увенчает их!
— Слава бывает разная, государь! — ухмыльнулся Куракин.
— Не может быть худой славы у тех, кто радеет о благах отечества своего, — резанул Иван взглядом Куракина.
— Кто ведает, в чем ее истинное благо? — не отступился Куракин.
— Я ведаю, я!.. — крикнул Иван, вздыбив гневные руки. Взгляд его заметался по лицам бояр: мало ему было одного Куракина, он хотел выместиться на всех, на всех сразу — хотя бы глазами.
— И ты не ведаешь, государь, — сказал спокойно и твердо Кашин, и глаза Ивана вдруг замерли, вонзившись в него, и сам он замер — в злобной растерянности и удивлении, как будто только сейчас, после этих слов Кашина, в полную силу почувствовал всю неприязненность боярского отношения к нему. Но сильней всего его поразила так ясно проявившаяся в словах Кашина спокойная, твердая убежденность в обыкновенности, в простоте и приземленности его сущности, ничем не отличающей его от прочих смертных, от самого Кашина или того же Немого, Куракина, от всех их… Он вдруг понял со всей остротой и ужасом, что они не видели и не хотели видеть в нем ничего того, что чувствовал и знал в себе он сам и понимал как избранность, живя с высокой гордостью отмеченного свыше. Такое было для него еще невыносимей!