Боже Милостивый, хотел бы я знать, известно ли кому-нибудь из живущих ныне англичан или американцев, какова жизнь в Ирландии? Из собственной они таких сведений почерпнуть не могут, а уж из книг, какие печатают ирландцы, тем более. Если ты живешь по соседству с империей, то естественно обзаводишься комплексом неполноценности и утешаешься иллюзией собственного величия. И естественно, выдумываешь тысячи расчудесных причин, по которым только тебя и следует считать единственным достойным из живых существ, а империю — мерзавкой, которая все делает неправильно. И ты начинаешь писать книги или снимать фильмы о благородном величии жизни на острове Арран или ужасных жестокостях, совершенных Кромвелем. Беркстаун, конечно, не остров Арран, там и капли акульего жира не купишь; что же касается Кромвеля, то он обогнул Кашелмор окольным путем и ближе, чем на десять миль, к нему не подходил. Можно и не говорить, что это нисколько не мешает горожанам показывать сожженное им аббатство. На самом-то деле, аббатство спалил один из О’Нейллов, изжаривший в нем сорок своих соотечественников.
С тех пор, как я поселился в Беркстауне, там послужило с десяток служанок, десяток ирландских дев. Все, кроме двух, были воровками. Одна сбежала, утащив брошь ценой в восемь гиней. Когда ирландская дева покидала службу, производилась обычная процедура — ее чемодан вскрывали, извлекали оттуда украденное и желали ей всего наилучшего. Никаких неприязненных чувств. Две из них пребывали в интересном положении. Все были грязны, одна как-то раз принесла мне кувшин питьевой воды, в котором плавала живая рыбка. Другую с головы до пят покрывали блохи. Все были подобострастными, законченными лгуньями. При этом они старались создать впечатление бесконечной добродетельности. Каждая имела обыкновение прессовать в солонке влажную соль своей липкой ладонью, точно выполняя указание, данное Свифтом в «Наставлении для слуг». Ужасная, ироническая судьба его сатиры состоит в том, что ирландцы восприняли ее всерьез. Они добросовестно проделывают все, что он столь саркастично предписал. Выставляют ночные горшки на подоконники, раздувают угли кузнечными мехами, сморкаются в занавески, укладывают волосы, смачивая их супом и прилепляют масло к стенам, как штукатурку: все по предписаниям Свифта.
Англичане приезжают в Ирландию — благонамеренные, доброжелательные англичане, зачастую из тех, кто и сам подвергался преследованиям в закрытых школах и потому враждебно относится к нормальным, любящим буров людям наподобие здешних. И что происходит? Прожив здесь неделю, они еще могут вернуться домой и утверждать, что ирландцы — Богоизбранный Народ. Но оставьте их тут на пять-десять лет: оставьте, на мой срок, что они тогда скажут? Что сказал Рэли, и Спенсер, и Морисон? Рэли, он что, дураком по-вашему был — он, сочинивший, сидя в Тауэре, все, что теперь приписывают Шекспиру? Спенсер был невеждой? Морисон — университетским доном? Этот был. Те не были, — а если и были, то в исключительных обстоятельствах. Так вот, они сказали, как следует все обдумав, что самое лучшее — истребить ирландцев до последнего человека. И были правы. Ну, а тех, кто не считает, что ирландцев следует истребить, истребляют сами ирландцы. Что вы скажете об Эрскине Чайлдерсе? Он отдал этим чертовым прохвостам свою жизнь и честь, а они его за это убили. Да уж если на то пошло, взгляните на заезжающих сюда гаэлов, хоть на Гиральда, принадлежавшего к одной с ними расе. Что сказал этот? Что они совокупляются кровосмесительно, а иногда и с животными. На совершенных уж иностранцев посмотрите. Да коли до того дошло, посмотрите на святых: если Ирландия — Остров Святых и Ученых, о чем вечно визжат сами ирландцы, что сказал о ней Святой Бернард и что святой Иероним? Последний сказал, что ирландцы — людоеды, коими они и были. Да, наверное, и поныне остались.