— Ну…
— Верите вы в это или не верите?
— Она ведь может бумажку-то только временами носить, мистер Уайт. Может, она не всегда ее носит, а только на крестины.
— А написала она ее, надо полагать, собственным пером? — страстно вскричал патриарх и стукнул кулаком по бочке, — так что Домовуха села и гавкнула.
— Нет, бумажку Бог написал.
— Понятно. То есть, мы имеем дело с почтовым голубем. Отец Небесный, я того и гляди с ума сойду — неужели вы всерьез говорите, что верите во все это?
— Я верую в Духа Святого, в Святую Римско-Католическую Церковь, в…
— А я их отрицаю! — возопил мистер Уайт. — Всю эту чертову околесицу! Отрицаю, что Дух Святой — почтовый голубь! Я… Я…
— Знамо дело, вы это не всерьез говорите. Вам это в вину не зачтется.
— Я всерьез говорю. Я…
И тут мистер Уайт вдруг примолк, лицо его окрасилось в цвета утиного яйца — только складки у ноздрей порозовели, — он зажал рот ладонью и повернулся к миссис О’Каллахан спиной. Был ли причиной пример Микки, или бренди, или тряское движение бочек, или вызванное теологическим спором возбуждение, или совершенный им непростительный грех, — но отвернулся он очень вовремя.
Боже милостивый, думал он несколько минут погодя, скорчившись на дне своего судна, отирая потный лоб, ощущая в ноздрях едкий запах рвоты, желая себе наискорейшей кончины, чувствуя, как подбрасывает его бочку речная вода, сжимая веки, чтобы не увидеть опять кружение берегов, Боже милостивый, это последняя соломинка. Возможно ли, чтобы разумное существо… О Господи, опять! Верить в то, что голубь… да мне уж и нечем. О Боже, о Монреаль!
Миссис О’Каллахан взирала на него с ужасом. Прегрешение против Духа Святого… Но и сама она была чрезмерно внушаема. Микки, и мистер Уайт, и берега — они так странно кружили, — и эти ощущения, и звуки, которые он издавал, и как оно все выплеснулось, когда он развернулся, — Пресвятая Мария Матерь Божия! Миссис О’Каллахан вытащила крошечный носовой платочек, тоже повернулась, выкатила, точно негр какой-нибудь, глаза и принялась блевать.
Славься Царица, Матушка милосердия — совсем как на острове Мэн во время медового месяца, — Жизнь Наша, Отрада и Надежда Наша — мы тогда красного лангуста на завтрак съели, и я думала, что у меня кусок желудка оторвется, — к Тебе взываем в изгнании, чадаевы, Иисус, Мария и Иосиф, а тут еще чашка чая, — к Тебе воздыхаем, да ветчина, стеная и плача, — о, Агнец Божий, да доживу ли я до конца всего этого? — в этой долине слез. О Заступенница наша! Тот мужчина на пароходе сказал, надо солод глотать, — к нам устреми Твоего милосердечия взоры, — а в отеле, наверху, мне уйдиколону дали, — и Иесуса, благословенный плод черева Твоего, — конечное дело, ничего уже не осталось, разве со стенок чего соскребется. О кротость, о милость, — а ко всему в придачу, Микки не знал, как это делается, — о отрада, Дева Мария