– Я ничего такого…
– Тем более!
– Я из-за нее ездил к грекам! – выпалил Хелье, желая поделиться чувством обиды и несправедливости.
– Ну вот, видишь. Ездил, утомлялся. А как только ты ее познаешь, тебе захочется познать ее еще раз, и в обмен на обещание она пошлет тебя к печенегам, к арабам, к черту, и ты поедешь, и это будет глупо. Нельзя баловать женщин услужливостью, они от этого становятся нестерпимо циничны и надменны, вне зависимости от сословия.
– Хорошо тебе рассуждать, – возразил Хелье. – Ты, похоже, вообще равнодушен к женщинам.
– Я-то? – Гостемил улыбнулся недоуменно. – С чего ты взял?
– Мне так кажется.
– Я просто придерживаюсь приличий. Не обязательно показывать всему миру то, что можно и не показывать. Мир ведь обидчив очень, да и завистлив. К чему его в искушение вводить понапрасну.
– Ты любил ли когда-нибудь?
Гостемил улыбнулся и подмигнул.
– Любил.
– И что же?
– Ничего.
– Она тебе отказала?
Гостемил рассмеялся.
Что говорить с человеком, который любит только себя, подумал Хелье. Эка высокородные обособились, никто им не нужен, живут себе беззаботно из поколения в поколение. Это потому, что давно их здесь не трясли. Правильно Дир сказал – воевать они низших посылают, а сами вот. А у нас в Сигтуне любой высокородный – вчерашний ниддинг или сын ниддинга.
Но, конечно же, прав Гостемил отчасти. На что я могу рассчитывать в лучшем случае? Быть ее слугой, которого иногда из каприза допускают до ложа? А я, в общем, согласен, подумал он мрачно. Амбиций у меня никаких особых нет, ни к власти, ни к карьере я не рвусь, к богатству страсти не испытываю. Без семьи могу вполне обойтись, ничего хорошего в семейной жизни все равно нет, сплошное беспрерывное упражнение в терпимости. Вот и буду ей слугой. Должна же она наконец сжалиться надо мной, а?
Да, возможно. Но тем временем она ходит к кому-то по вечерам. Она к нему, а не наоборот. Какой-то ухарь, хорла, лапает ее каждый вечер потными лапами. Какое-нибудь ничтожество. К грекам ради нее не ездившее.
Следующим вечером Хелье занял наблюдательную позицию под липой недалеко от входа в детинец. Солнце зашло. Запели вечерние птицы, замяукали где-то нервные киевские коты, зажглись некоторые звезды. Хелье изгрыз себе ногти, сидел, стоял, полулежал под липой, не сводя глаз с ворот. Наконец послышались голоса – стражники кого-то буднично приветствовали. И вскоре Мария действительно вышла за ворота, действительно в сопровождении служанки. Выждав интервал и успокоившись, ибо настало время действовать активно, Хелье последовал за ними. Улицы вокруг детинца летом больше напоминали лесные тропы – деревья здесь росли очень густо, их не вырубали, листва отбрасывала тень на дома, в которых иначе, из-за жары, было бы противно жить.